Для Рокудо эта проблема была практически всю жизнь (или казалась?) важной и основополагающей, однако порой озвучить её полностью он не всегда мог. В душе он прекрасно понимал, насколько банален и не нов в своей трагикомедии, но да разве мы задумываемся о таких вещах, когда сами вляпываемся в подобную неприятную жижу? Навряд ли. Вот и мужчина был подобным же бедолагой. Но таковым себя не считал, ибо было и в его незавидном положении кое-что особенное, этакая палочка-выручалочка, то, что помогало ему действительно расслабиться и смочь насладиться хоть какой-нибудь спокойной жизнью. Музыка. Нет, не просто какая-нибудь, а именно мелодии, струящиеся из-под лоснящегося смычка изящной скрипки. То всегда казалось самому учителю по игре на этом инструменте сказочным, загадочным, прекрасным и по-настоящему возвышенным, несмотря на то что он сам слушал-переслушал подобной музыки. Мукуро был из того рода людей, которых называют истинными ценителями. Он мог, как никто другой, слушать и слышать музыку, распознавать, какие чувства в неё вложил исполнитель или не вложил, что сам переживал при этом, и как вообще существовал до исполнения своей мелодии. Именно эта особенность спасала его от саморазрушающих мыслей, которые стали в его случае привычными и даже обыденными. Мужчина искал успокоения и какого-никакого душевного баланса именно в скрипке и звуках, ею извлекаемых. Тогда он чувствовал, что становится действительно собой, погружается в себя, наконец начинает понимать что-то, как вдруг… волшебная мелодия на этом моменте обычно заканчивалась, к великому сожалению последнего. Ему всегда казалось, что именно тогда у него была возможность узнать нечто такое, что напрочь бы изменило его жизнь в кардинально другую сторону, но… но всегда для того чтобы это случилось было недостаточно чего-нибудь в музыке: то мастерства исполнения, то проблема состояла в самой музыке (её могло не хватить или она была не столь проникновенна). Поэтому, по известному всеми закону, тот самый пинок никак не приходил и, кажется, не торопился. И оставалось, таким образом, лишь глупо ждать и глупо надеяться. Непонятно чего и непонятно сколько.
Но в довольно-таки сырой и по-детски непрофессиональной музыке Франа Рокудо смог увидеть то, что так долго он искал; точнее, нечто похожее на то самое, но пока не это. Именно непонятная туманность, загадочность, незаконченность в музыке юного скрипача натолкнули его на мысль, что, быть может, этот парнишка действительно чего-то стоит, если хорошенько взяться за него и потренировать до более высокого уровня. Конечно, мужчина мог ошибаться как никто другой, но хотел верить, что на этот раз его интуиция привела к верному выбору. Ибо ну не мог этот парень не быть!.. Да, Мукуро не всегда хотел признавать это, но решил, что стоит смотреть правде в глаза: он взаправду считал, что Фран не мог не быть гениальным музыкантом, ведь его музыка!.. А впрочем, стоит ли говорить? Мелодию, а особенно красивую, навряд ли можно описать простыми словами. Она подобна практически бесконечной речке, которая льётся то быстро, то медленно, то отливает блесками бушующих вод, то успокаивает тихой зеркальной гладью; иногда она кажется нелогичной, непонятной и сумбурной. Но в этом и состоит её прелесть: в непредсказуемости продолжения, в совершенной нечёткости и отклонении от всяких правил; в этом было что-то привлекательное, точно. Это Мукуро смог увидеть в отличие от остальных членов комиссии, которые привыкли к каким-то жёстким правилам и канонам в музыке и которые полюбили загонять своих учеников в те самые рамки. Рокудо же был явно не таким — что-либо традиционное всегда вызывало у него усмешку и отвращение. Он любил идти обходными путями, а не проторенными дорогами. Так что не всё, что вызывало недоумение и неодобрение со стороны остальных, должно было стать для молодого учителя таким же — часто же всё случалось с точностью наоборот. Такое несоответствие народным стандартам позволило Рокудо выбрать нищего зеленоволосого скрипача из всех остальных одинаково обученных и типично играющих музыкантов. Он понимал, насколько идёт против начальства и рискует своей карьерой и работой ради какого-то незнакомца, но не мог позволить себе этого не сделать. Сейчас мужчина старался жить так, как будто это был его последний день и на это была вполне себе уважительная причина. Поэтому надеялся он (возможно, бесполезно), что смог отыскать нужного музыканта, быть может, музыка которого сможет его исцелить (от чего?) и помочь осознать что-нибудь (что?). Всё это было туманно настолько, насколько было и интересно, поэтому совершенно понятно, почему Мукуро так заинтересовался.
Высокий процент проигрыша в замышляемом деле его вовсе не расстраивал, наоборот, даже как-то согревал и приободрял. Хотя… Рокудо встряхнул головой, поняв, насколько глубоко ушёл вновь в свои псевдоразмышления — так с ним бывало часто, любил он поиздеваться над собой, чего теперь поделать? Сейчас же, обогреваемый ночным холодным светом луны, молодой отец нежно покачивал свою дочь, свою маленькую девочку. Пока его, но, возможно, в скором времени совершенно чужую Энн. Девочка начинала потихоньку утихать и засыпать — а что её разбудило, Мукуро до сих пор не понял, но, видимо, ничего серьёзного не произошло. Его взгляд то и дело перемещался с милого, пухлощёкого личика дочки на вид за окном — бархатным, синеватым, бесконечным небом он мог любоваться вечно. Его блестящие вкрапления звёзд, пятно луны, чёрные очертания предметов на его фоне — всё завораживало учителя. Ему всегда не без усмешки казалось, что, будучи жителем другой планеты, а не этой, он бы был во много раз счастливее… Конечно, глупые мечты, думал Рокудо, ведь таким людям, как он, всегда кажется, что они родились не там, не в ту эпоху и вообще не на той планете, что ещё раз доказывает их слабость. Пускай невидимую, но ощущаемую. А Мукуро не хотел казаться слабым. Он же сильный, верно?
Вконец успокоив разбуянившееся дитя, мужчина положил её обратно в кроватку. За будущее Энн без него Рокудо не волновался — пускай женщина в соседей комнате и была плохой женой, зато была отменной матерью. В этом её нельзя было упрекнуть. Мукуро убедился, что малышка спит, и поплёлся в свою комнату, бесшумно закрыв за собой дверь. Он бы и посидел немного с ней — всё же в будущем наверняка таких моментов не предвидится — но решил слегка освежить свою туманно и меланхолично настроенную голову ночной прохладой. В комнате же Энн этого нельзя было сделать: ребёнок мог простыть, а мужчина любил устраивать в помещении полный, как говорится, дубак, чтобы даже летом создавалось ощущение, что на носу может застыть сосулька. Так было проще переживать монотонные грустные ночи, в которые заснуть Рокудо не представлялось возможным вот уже как год или больше. Более или менее высыпаться он мог днём, да и то, у себя в дополнительной квартире, сейчас же, за неимением возможности уйти туда и завалиться на любимую софу, он порешил, что будет заливать внутренний неприятный ком, образовавшийся за ночь отсутствием сна, крепким чаем или кофе. Всяко лучше, чем ходить весь день, как чумной, и постоянно зевать. Однако о своём выборе отдать не совсем уж лишнюю квартиру пареньку Мукуро не жалел, ибо в этом смысле был действительно бескорыстен — когда дело касалось музыки, он мог отдать хоть целое состояние за неё, ни о чём вовсе не переживая. Так что учителю было как-то всё равно, что он не сможет высыпаться или лишний разок сбежать от скандала, — в жизни для него существовало нечто более серьёзное и лучшее, чем все эти поистине мелочные проблемки. Так что о завтрашнем… стоп, уже о сегодняшнем дне мужчина вовсе не переживал; наоборот, он старался поскорее уже приступить к занятиям с якобы талантливым учеником. Ему не терпелось увидеть, что же за музыку будет исполнять его юный скрипач… это нетерпение перерастало в тугой жар внутри груди, приправленный ещё к тому же острым желанием наконец понять что-то… может, про себя, а может, и про жизнь вообще. Кто его знает. Лично Рокудо сам не знал.