И вот мужчина мог наконец открыть окно и вдохнуть долгожданного, с капельками ночной свежести и морозности воздуха. Он был для него некой инъекцией, поставя себе которую можно было забыться и уйти в совершенно иной мир. Как наркотик, только лучше — первый вредил организму, ветерок же, напротив, давал какую-никакую пользу. Да и видок из окна был, если честно, просто прекрасным. Что ещё требовалось в таком случае? Только ощущение собственного счастья, не иначе; вот только найти его было той ещё проблемой… Мукуро с натугой вздохнул и прикрыл глаза — ему было не к чему смотреть за окно, ведь он прекрасно понимал, что вид за ним никогда не изменится, как не изменится и его положение; для него было лёгким делом перечесть по памяти с закрытыми глазами все объекты в любом порядке, которые располагались далее подоконника. Слишком много ночей было проведено в бодрствовании. Слишком одиноко Рокудо было в те моменты. Обычно тогда и начинаешь уделять всё своё внимание самым незначительным вещам, начиная от стоявшей здесь каждую ночь гламурной проститутки и заканчивая кафедральным собором, виднеющимся на заднем плане и величественно показывающим свои ажурные башенки. Видок, полный контрастов, это уж точно. Сегодня Мукуро решил всё же приоткрыть лениво свои разноцветные глаза — наверняка улицы после дождя должны немного измениться. И действительно, разглядывание стало сегодня более интересным: в тёплом свете фонарей огромные лужи блестели, зияли своими чёрными водами и казались какими-то загадочными входами в сверхъестественные миры, доступ в которые, между прочим, был открыт не для всех и не для каждого; асфальты лоснились от влаги, кое-где виднелись умытые автомобили, плотно припаркованные друг к другу, а чёрные, скукоженные комочки птиц скромно жались на изгибах ветках деревьев в соседнем парке при церквушке здесь же. Редкие люди выбегали из жарких пабов на пустынную, овеянную ледяным ветром улицу; а мелкий дождик ещё продолжал неприятно моросить — это всё, что осталось от недавней бури. Её последствия ещё не убрали — вон виднелось упавшее, словно беспомощный старец, дерево, также всё в округе было усеяно разномастными палками, мелкими листьями, сухими прутьями и пластиковыми лёгкими пакетами, которые ещё к тому же бессовестно летали по кварталу из одного конца в другой. Вот вдалеке зашумела сирена, по определению наводящая панику на людей, — либо где-то что-то горит, либо кому-то плохо, либо где-то совершается преступление закона. Рокудо усмехнулся: сейчас он и сам был готов сорваться и сделать что-нибудь этакое: виртуозно ограбить банк, хитро своровать дорогую картину или жестоко и со смаком изнасиловать какую-нибудь дочку богатенького папаши. Порой планы идеальных преступлений ярко высвечивались у него в голове, ему казалось, что, воплоти он их в жизнь, у полиции всего мира появился бы серьёзный противник, не какой-то там мелкий воришка. Да, мужчине иногда было противно от самого себя тоже — но что поделать, уж таким он родился. Его гений мог вполне быть направлен именно в то русло, Мукуро даже охотнее теперь согласился бы стать величайшим преступником, мафиози или маньяком — злодеем, короче говоря. Ему прекрасно подходила эта роль. Только вот сейчас, при сегодняшних обстоятельствах и иссякнувшей энергии, соваться в этот интригующий мир оружия и наркотиков было… мягко сказать, глупо. Сегодня он уже не сможет приковать к себе все взгляды, все слухи какой-нибудь удачной выходкой, а вот лет этак десять назад даже мало-мальски искусное ограбление вызвало бы восторг у всей преступной публики сего города. Хотя о чём это Рокудо? Какие преступления? Какая двойная жизнь? Что за глупые мечты? Разве может элегантный учитель игры на скрипке надевать ночью маску на глаза и идти ловить в тёмной подворотне заблудившихся девочек? О чём вы вообще? Способен ли этот интеллигент грубо разбить стекло и вытащить золотую, усыпанную бриллиантами корону, которой он некогда любовался? Кому скажи, не поверят. Потому что в глазах других он другой. Но знал бы кто его душу — навряд ли подошёл бы ближе, чем на километр: Мукуро же опасный, верно? Его невозможно любить, потому что приемлее и дешевле ненавидеть; а любовь слишком дорогое удовольствие, особенно в случае с этим человеком. Ибо когда-то охладевшее ко всяким чувствам и выбравшее предметом своего почитания музыку сердце очень сложно растопить и вообще — понять. Легче поиспользовать и забыть, как страшный сон, как попавшийся ноготь в пирожке с мясом. Именно так. Рокудо полюбил музыку: она хоть и была безответна на его чувства, зато и не имела ничего против и позволяла любить себя как угодно и, к тому же, бесконечно. Идеально, неправда ли?
Вы всё ещё желаете увидеть и услышать типичный вечер типичного Мукуро? Вы точно уверены, что хотите узнать все его бредомысли, ужасные мечты и понять его отвратное мышление? Ведь вышеописанный клочок — лишь десятая часть его ночных размышлений о всяком разном, дальше — больше, дальше — хуже… Но, с другой стороны, наверняка не стоит утруждать читателя ненужными описаниями внутреннего мира героя и т.д. и т.п… ведь всё познаётся в поступках, верно? Вот и мы постараемся узнать больше об этом странном учителе через его действия, занятия и общение с другими людьми. Но, напоследок, всё же стоит сказать: Рокудо был непрост. Возможно, он и казался этаким липовым семьянином, неоценённым гением, циничным собеседником и странным учителем, но на самом же деле был далёк от этого всего. Сокрытого где-то в ущельях его души Мукуро не знал никто… быть может, так и не узнают никогда. Но всё же стоит постараться передать этого человека на страницах сего рассказа, правда? Может, получится всё-таки увидеть в нём одинокую душу, желающую любви и понимания? Или всё так и есть, как кажется: он эгоист-скептик, замаскированный под заботливого учителя? Что ж, попробуем узнать. Но удачи в этом деле явно желать не будем…
Просидев всю ночь около открытого окна и любуясь видами тёмных холмов, усыпанных мелкими домишками и разного рода древними зданиями, Мукуро, когда небо стало приобретать более светлый оттенок, устало зевнул и прикрыл окно, потом подошёл к кровати и без задних ног упал на неё. Вот всегда так: всю ночь кажется, будто ты бодр и полон сил, а на утро ты — безвольная и уставшая груда костей и мяса, неспособная вообще в принципе что-либо сделать. Обычно от такого состояния амёбы помогали избавиться кофе или крепкий чай, однако сегодня Рокудо не надо было практически никуда идти, так что весь день на диване — и проблема решена: к вечеру энергия должна была восполниться. Хотя в полдень мужчине нужно было кое-куда сбегать… но то было не так важно и вообще, могло быть отложено до завтра, на первое занятие с Франом. Предстоящая встреча как-то не слишком прилично для его статуса будоражила Мукуро, заставляла переворачиваться с одного бока на другой чуть ли не каждую минуту и занимала все его мысли. Очень непривычное для учителя состояние, ведь обыкновенно занятия, точнее, само общение с учениками, занимало второе место по важности и было для мужчины самым лёгким, ведь увлечь ребёнка или подростка какой-нибудь интересной для него беседой не составляло для него труда, но этот ученик… Мало и весьма банально сказать, что он был странным, нет, больше: парень казался вроде и самым обычным, но, глядя в его поддёрнутые поволокой и заключенные в стеклянную пелену глаза, виделось, что сущность юного скрипача двояка, многогранна, непонятна и непостоянна. И это Мукуро слишком странно для него самого цепляло, принуждая в совершенно не традиционном для него стиле откровенно интересоваться парнем и его прошлой жизнью, предлагать какую-то помощь и тому подобное. Раньше мужчина не помнил такой заботы со своей стороны к ученикам: их общение было заключено ровно в дозволенные обществом рамки отношения «учитель-ученик» и всё. Именно, что всё, а не так, как нынче — Рокудо боялся признавать, но прекрасно видел, что походит со стороны своим поведением на вспыльчивого подростка, который в первый раз увлёкся какой-то яркой, эксцентричной идеей и не может остановить себя, полностью отдаваясь этому новому делу. Вроде бы, это и естественно. Но никак не для Мукуро: он уже далеко не подросток, а идея обучения и ваяния новых талантов для него пускай актуальна, но уже не так и необычна — это его работа, обыкновенная, повседневная, как у бухгалтера или менеджера, только учителя игры на скрипке. Должен же сохранять спокойствие, как сохранил его совсем недавно, когда получил в ученицы юную скрипачку, красивую и миловидную девушку богатого и влиятельного человека в городе, которая, к тому же, безбашенно влюбилась в него, и наверняка бы эта пара имела вполне официальное право на существование (ради серьёзной любви Рокудо был готов на развод), если бы не один небольшой, но важный нюанс: мужчина оставался совершенно равнодушен к своей привлекательной и молодой (плюс неглупой) ученице, поначалу лишь холодно принимая её знаки внимания, а потом и вовсе жестоко отказав ей в её чувствах. Тогда он преследовал одну цель: сделать из неё музыканта, и добился своего. Теперь ей открыты двери во все концертные залы, она — почитаемый и важный гость на всех празднествах, но вот её обыкновенной девичьей мечте и не суждено было сбыться… Рокудо хотел думать, что она наверняка забыла свою запретную любовь и начала встречаться с кем-то своего возраста или на год-два старше. Если честно, то он не видел в своей ученице ещё и возлюбленную — её музыка была прекрасна, но не до такой степени, чтобы влюбляться в неё без ума. В неё, в смысле, в музыку. Но и от красивой мелодии до красивого личика её исполняющей было недалеко, так что может подразумеваться и сама особа. Однако не подумайте сейчас чего плохого про учителя — он вовсе не переносил свои прошлые истории с девушками и их музыкой на сегодняшнего парня; для него такие отношения были не то чтобы противными, а, скорее, странными. Мужчина считал, что решившиеся на такое (то есть на любовь со своим же полом) должны испытывать минимум душевное и интеллектуальное единение со своим партнёром и любить его вопреки чему-нибудь (хотя бы существующим законам), а максимум — просто выбирать одного возлюбленного на всю жизнь, как бы это ни казалось на слух пафосным и смешным. Мукуро просто считал, что, осмелившись любить не так, как положено природой, ты делаешь действительно серьёзный и сложный шаг, который требует значительных размышлений и обдумываний последствий, а также отменной решимости. Поэтому и частая смена партнёров в таких отношениях… казалась ему смешной, а сама эта якобы любовь — просто ненастоящей, показушной, претворённой в жизнь лишь для создания какого-то имиджа или статуса. Не больше. Настоящие же чувства (именно в гомосексуальном плане) подразумевают под собой лишь одну единственную любовь… одного-единственного человека, к которому ты однажды испытаешь самую искреннюю привязанность и поймёшь, насколько ты хочешь быть полезным ему. Вот это действительно то, ради чего стоит родиться человеком… ради искренних чувств и светлой любви. Думал Рокудо, а потом столкнулся с реальностью и уяснил для себя, что подобное для нынешних людей — смех и только. И то положение, в котором он сейчас (то есть женитьба и ребёнок), было нормальным; и всем наплевать, что за спиной у него два отвратительных года замужества, притворства, ругани, расстроенных нервов и гадкого секса по обязательствам и один год плюс три с половиной месяца бессонных ночей, мешков под глазами, хронической усталости и ещё большей озлобленности на мир благодаря частому пребыванию дома. Именно это считалось настоящей любовью по современным меркам, правда? Именно это считали люди нормой и презренно фыркали в сторону тех, кому было за двадцать и кто не имел пока своей семьи по уважительным причинам. Именно в эту модную гадость умудрился вляпаться сам Рокудо, теперь вспоминая это с неимоверно тяжким вздохом и понимая, что уж лучше… нет, конечно, мужчина не был ярым приверженником гомосексуальных отношений и было ему ближе и понятнее изящное женское тело, но… смотря на своё сегодняшнее положение, он бы с радостью полюбил искренне и по-настоящему другого мужчину или парня и жил бы с ним долго и, что важно, счастливо. С превеликим удовольствием отдавался бы сладкой любви с каким-нибудь юнцом… хотя… отчего-то Мукуро с отвращением искривлялся на этом моменте, ведь, как уже говорилось выше, ему было приятнее женское тело, и любовь со своим полом он представлял не более, как платонической. В сексуальном плане его навряд ли могло возбудить мужское тело. Если только любимое… однако, скорее всего, такого человека у него уже и не будет. Он одинок. Так, видимо, и нужно.