Мукуро вовремя отвлёкся от своих мыслей и повернулся на бок на своей твёрдой, как застывший бетон, кровати. Если дать волю его думоизлияниям, то можно наткнуться на такие дебри его души, от которых останется липкая холодная тяжесть где-то внутри. Так что не надо — нам от этой явно лишней информации не убудет, а самому мужчине уже давно должно быть всё равно: уж сколько лет живёт с подобным хламом (даже не грузом!) на сердце. Поэтому и ничего страшного, если какие-то его странности мы не узнаем — всё в порядке, так? Ведь всем всё равно… о боже, какая заезженная фраза, аж скрипит противным песком на зубах!
Рокудо усмехнулся; он всегда делал именно этот отчаянный, чувственный, но вместе с тем и остеклевший от всяких эмоций подвид улыбки в ситуациях, когда его рассудок был уже на грани помешательства и мог начать вырабатывать безумные идеи, которые ничем хорошим обычно не заканчивались. Бетонная кровать, будучи на самом деле шикарным ложем, которое только мог позволить себе человек его уровня, продолжала быть местом пыток: на ней становилось душно даже при открытом окне, её мягкие простыни и одеяла были сейчас словно сделаны из грубого сукна в эпоху Средневековья, а сам каркас виделся мужчине глухо и пронзительно скрипящим, хотя на самом же деле не издавал и звука. Поворочавшись этак часа два здесь, Мукуро всё-таки порешил на том, что пора бы ему забыть о гениальной идее отоспаться сейчас и проследовать в кухню вслед за своей бессонницей, чтобы заварить крепкого чайку, выслушать крепкую тиранию жены, приправленную не менее крепкими словцами, и наконец тем самым крепко испортить себе впечатление от сегодняшнего дня. Всё как обычно, ничего нового и увлекательного. Рокудо знал, на что шёл, когда спускал одну ногу с дивана и поднимал своё бренное, с шумящей головой тело и плёлся к двери, ручка которой была скользкой и открывалась не с первого раза, словно остерегая своего глупого путника от этой глупой идеи. Скрип двери, как похоронный марш. Или это уже что-то в голове у мужчины не так? Ясное дело, после стольких бессонных ночей, количество которых перевалило за тысячу. Сотен тысяч. Ах да, мы же обещали не производить на страницах сего рассказа образы самых неприятных моментов? Упс. Тогда бы стоило исключить весь текст и оставить пустое поле; так получилось бы правдивее, о да. Но о какой правде может идти речь, если мир вокруг нас лжив?.. Так что, друзья мои, давайте хотя бы на некоторое время отпустим всё своё сознание ярким парусником в течение и поплывём по нему, просто поддавшись нынешней моде. Это будет совсем ненадолго, хорошо?
Короче говоря, утро не задалось. Как и все другие тысяча сто девяносто одно утро. Ого, Рокудо и не думал, что уже считает дни с самого ужасного их начала — дня свадьбы. Как бы то ни было, дома сегодня он явно остаться не мог, ибо тогда к завтрашнему его не хватило бы на занятия с новым учеником. Наскоро сбегав в душ и одевшись, Мукуро выбежал из квартиры, успев попрощаться перед этим с дочкой, и запрыгнул в машину, с лёту давя на газ и уже через пару секунд вылетая на встречку. Почему он именно «попрощался» с дочкой? Да потому что не был уверен в том, что вернётся сюда сегодня вечером. Так он не был уверен всегда, но каждый раз ему приходилось с сожалением возвращаться на старт, с которого утром будет сделан марш, кажущийся ему решающим. И так по кругу. Круг. Цикл. В этом есть что-то, пускай и не очень хорошее. Ах, снова это премерзкое обещание!.. Рокудо же покорно решил таки перестроиться на нужную полосу, чтобы злобные камеры на фонарных столбах не засекли его в который раз и, скорее всего, на сто первое нарушение правил дорожного движения не забрали у него права. Ведь если мужчина лишиться машины — лишиться практически всего того, к чему он мог испытывать позитивные эмоции. А список этих вещей (давайте назовём это пока именно так грубо) был коротким: поездки на дальние расстояния в чёрт знает какие места и… скрипичная музыка. Вот и всё, что могло заставить биться сердце учителя быстрее; да-да, практически как тогда, когда мы с вами влюбляемся, только вот теперь любовь вызывала у Рокудо не более, чем усмешку. Точнее, вроде и готов он был удариться во все тяжкие в самую настоящую любовь, а впрочем… Всё это теперь стало для него глупым и ненужным. Мужчина прибавил газу, но вынужден вновь снизить скорость — чёрт бы побрал эти утренние столпотворения людей и машин, в одночасье спешащих на работу. Конечно, мужчина тянул время, это стало понятно всем, но сейчас был крайне недоволен пробкой, ведь больше ему нравилось движение вперёд, чем застой на чём-то одном. Правда, в жизни у него всё получалось с точностью наоборот: движение казалось пугающим и непостоянным, а застой был ближе сердцу. Дурацкая философия.