Это — нотный стан.
На этих пяти линейках композиторы записывают свои мысли и чувства, выраженные музыкальными звуками.
А это — гамма до-мажор, иными словами — те основные, главные семь звуков, из которых состоит музыка.
Вот, собственно говоря, и все. Нетрудно догадаться, что сыграть или спеть записанную на нотном стане гамму — это и значит ее исполнить.
Конечно, гамма — это еще не музыка, во всяком случае, интересным музыкальным сочинением гамму не назовешь. Но ведь любое самое сложное произведение можно записать теми же нотными знаками. И значит, для того чтобы его исполнить, нужно только сыграть или спеть то, что записано?
Должна вам сказать, что и это не так уж легко, как, может быть, думают некоторые (те, кто учится музыке, наверное, со мной согласятся). Но если бы только в этом было дело!
В конце концов, каким бы сложным ни был язык нот, он ведь не сложнее языка формул и цифр, языка математики, физики, астрономии, космонавтики. Овладеть этим языком может любой. Для этого не нужно обладать каким-то особым талантом.
Но вот значит ли это, что каждый, кто познает язык нот, получит право называться исполнителем?
Начинающие пианисты, конечно, знают, сколько мучений доставляет разучивание даже самых несложных произведений Баха. Помню, сколько слез я пролила над прелюдией и фугой. Особенно над фугой. В любой музыке самое главное — мелодия. Это всем известно. А в фуге ее уловить очень трудно. Мелодия звучит то в правой руке, то в левой, или и в правой и в левой руке одновременно; бывает так, что часть нот мелодии звучит в правой, а другая часть — в левой, попробуй-ка уследи за ней. И — что самое трудное — не запомнить, не пропеть музыку фуги. Вначале даже кажется, что никакой мелодии вообще нет, просто какие-то непонятные сочетания звуков.
На одном уроке, когда получалось особенно плохо и пальцы совсем меня не слушались, я расплакалась и заявила: «Фуга не получается потому, что я терпеть не могу Баха».
Взгляд, которым посмотрел на меня мой учитель, я не забуду до самой смерти.
— А небо, а жизнь, а людей тоже «терпеть не можешь»?
Очень тихо спросил. Я и отвечать ничего не стала — поняла, что сказала непростительную глупость. Но в чем именно она заключалась, до конца не поняла. Все же постаралась выучить злосчастную фугу, играла ее без ошибок, соблюдая то, что указано в нотах, но музыка мне по-прежнему не нравилась, и играла я очень плохо и невыразительно.
И вот однажды я попала на органный концерт. До этого времени я никогда не слышала органа и очень хотела знать, как звучит этот нарядный большой инструмент. Правда, удовольствие от предстоящего концерта омрачала программа: на концерте должны были исполняться только произведения Баха. Ох и скучно будет!
... Опомнилась я только тогда, когда замолкли звуки органа.
В этой музыке было все. В ней была торжественность и глубокая мудрость; веселая ласковость и необыкновенная, поражающая красота. Вот когда я поняла слова моего учителя и, вспомнив все, даже зажмурилась от стыда.
Вначале я просто не разглядела как следует исполнителя. Во время концерта за клавиатурой органа его было почти не видно (да и не до этого мне было). Теперь же я смотрела во все глаза на удивительного человека. Вот он стоит и кланяется. Худой, немножко сутулый, похожий на сердитого нахохлившегося орла, замечательный органист, профессор Исай Александрович Браудо.
Давно это было, но запомнилось на всю жизнь. И на всю жизнь я благодарна замечательному музыканту, который открыл мне музыку Иоганна Себастьяна Баха.
Но это еще не конец истории.
Утром я села за рояль и, конечно, сразу же начала занятия с фуги Баха. Представьте себе мое разочарование, когда я убедилась, что фуга по-прежнему кажется неинтересной, немузыкальной и играть ее совсем не хочется.
«Наверное, дело все в органе, — подумала я. — Звучание этого могучего инструмента так потрясает, что любая музыка кажется значительной и прекрасной». А если попытаться передать на рояле звучание органа? Нет, не выходит: каждая нота в органе тянется, гудит, а звуки рояля отрывистые. Нажмешь педаль — звук, правда, тянется, но получается грязь — один звук наползает на другой, и слушать невозможно. В чем же дело?
Попробуем играть совсем медленно... Вот в правой руке проходит тема — очевидно, главная тема фуги... Понятно. Теперь можно сыграть побыстрее и повыразительнее... Тема, очевидно, кончилась, потому что пошли какие-то непонятные ноты... Впрочем, почему же они непонятные? Ведь это та же тема, только измененная. А вот в левой руке теперь проходит настоящая тема. Ее легко узнать, хотя в басах она звучит несколько иначе. Если вслушаться, то получается довольно красиво. Только левую руку нужно выделить, чтобы слышнее было, — ведь она сейчас главнее, чем правая... Нет, теперь правую совсем не слышно,— значит, левую немножко потише...
Иоганн Себастьян Бах (1685—1750)
Прошло, наверное, часа два, а может быть, и больше. И вдруг что-то внутри отозвалось — похоже! Честное слово, чем-то похоже на вчерашнюю музыку! И все понятно. Фуга — это как бы разговор человека с самим собой, его мысли о чем-то очень серьезном и важном. А ведь наши мысли никогда не стоят на месте. Они все время развиваются, изменяются... Сколько всего передумаешь, прежде чем ответишь сам себе на какой-то важный вопрос.
Медленно разворачивается музыка фуги. А какое, оказывается, наслаждение вслушиваться в эти звучащие мысли Баха — глубокие, мудрые! И если даже не понимаешь их еще до конца (просто, может быть, не дорос еще до полного понимания), то ощущаешь их серьезность, их благородство, величие, и хочется самой стать лучше, умнее и добрей.
Тогда-то я и поняла, что по-настоящему никогда над этим произведением не задумывалась, не работала над ним. Я только учила ноты.
А знание нот, друзья мои, еще не делает человека музыкантом. Уметь прочесть нотную запись, выучить ее и перенести на клавиши рояля или на кнопки баяна еще не значит передать мысли и чувства композитора.
Исполнитель — это прежде всего настоящий музыкант. Человек, который понимает и чувствует музыку глубже, полнее, чем другие, и то, что чувствует сам, может передать людям. И не только передать, но заставить нас пережить эти чувства как бы вместе с композитором или с героем, которого изображает музыка. Одним словом, исполнитель должен быть в какой-то мере соавтором композитора. Может быть, это и не совсем понятно, а может быть, даже покажется кощунственным: как же так — Чайковский, Глинка, Бетховен! И вдруг исполнителя называют их соавтором!
Что ж, давайте серьезно обо всем этом поговорим.
КАК РОЖДАЕТСЯ МУЗЫКАНТ?
Маленький человечек подошел к роялю. Ему, наверное, немного страшно — сам он крохотный, а рояль очень большой. Но любопытство побеждает — и человек начинает знакомиться с роялем.
«... Кристоф открывает рояль, усаживается на стул. Он задерживает дыхание. С тревогой чуть касается он пальцем то одной, то другой клавиши... И вдруг раздается звук. Звуки разные: то мягкие, то резкие; одни звенят, как бубенчики, другие гудят, как колокола... Мальчик долго прислушивается, как они замирают. Вот-вот, кажется, исчезли! Нет!.. Еще дрожат... Но самое интересное, когда сразу ударяешь по двум клавишам. Никогда не знаешь, что из этого выйдет. Иногда вылетают два враждебных звука: они сердятся, дерутся, ненавидят друг друга. Иные же — нежные и ласковые; они обнимаются друг с другом...»