b) В самом деле, закон основания предполагает
· 1) различение и
· 2) соединение всяких и любых A и B.
Чтобы быть основанием для чего-нибудь, необходимо этому основанию отличаться от своего следствия, необходимо ему и как-то сопрягаться с ним. Но какова сущность этой раздельности и сопряженности? Надо четко видеть эту особую и яркую форму раздельности и сопряженности, составляющую основание нашей мысли. Именно эта раздельность и сопряженность – абсолютны.
· A раз навсегда, целиком и абсолютно отлично от B.
· A раз и навсегда целиком и абсолютно связано с B.
Это – необходимость ненарушаемая. Один малейший сдвиг здесь привел бы человека с его наукой к полному сумасшествию и безумию. Вот эта необходимость и есть закон основания, в глубине которого мы ясно видим этот железный механизм раздельности и сопряженности всяких A и B.
Это основное свойство рассудка учитывается далеко не всеми философами.
Шопенгауэр, устанавливая свой закон основания, дает слишком общую его формулировку, подходящую и для диалектической мысли. В самом деле, то, что все имеет основание для себя, что относительно всего можно задать вопрос «почему» и т.д., – все это применимо и к диалектике. Самое же центральное свойство «закона основания», царствующего в рассудочной сфере, Шопенгауэр не указывает. Чтобы понять его, надо себе точно представлять разницу между конкретно-интуитивным эйдосом и формально-абстрактным логосом. Традиционная логика смешивает то и другое в неясном термине «понятие».
В другом месте мы уже установили понятие эйдоса. Это – интуитивно данная и явленная смысловая сущность вещи, смысловое изваяние предмета.
Что такое логос и каково отношение его к эйдосу? [6]
Логос – тоже смысл и тоже смысл сущности. Но если эйдос есть наглядное изваяние смысла, логос – метод этого изваяния и как бы отвлеченный план его.
Одно дело, когда предмет стоит передо мною в своем полном явлении. Другое дело, когда я, видя этот предмет, фиксирую способ соединения между собой его отдельных частей. Конечно, из такого определения логоса явствует само собой, что он так или иначе базируется на эйдосе, но, не давая его картинности, говорит о том, как такую картинность можно построить. Если бы понадобилось краткое и точное определение взаимоотношения эйдоса и логоса, то я бы сказал так:
логос есть эйдос, лишенный эйдетически-гилетического момента,
или:
эйдос есть логос, воплощенный в гилетической стихии,
причем под «гиле» (υλη) мы понимаем тут не вне-сущностную, но именно эйдетическую материю.
Выражаясь натуралистически, можно сказать, что логос есть как бы сгусток химического вещества, твердый кусок, который, будучи растворен в гилетической, т.е. по существу в бесформенной и безвидной воде, дает раствор определенного цвета, запаха и вкуса, или конкретный эйдос этого логоса.
Если эйдос – сущность предмета, то логос – сущность эйдоса, абстрактное задание, воплощающееся в эйдосе.
Гилетическая стихия, восприявшая логос, задание, имеет определенный смысл, оформляется и вырастает в некое смысловое изваяние, эйдос, где логос – воплощен, а «гиле» – осмыслено.
Усвоивши себе это в величайшей степени важное различение, мы без труда поймем и различение свойств эйдетической и «логической» (от «логос») логики.
Когда строится эйдетический предмет – мы получаем мысленную картину живой связи вещей. Когда живет эйдос, он всегда остается самим собой, ибо главное свойство живого и есть – при всех изменениях оставаться тем же.
Эйдос всегда тот же и – меняется.
В эйдетической сфере A, оставаясь прежним A, превращается и в нечто другое. A никогда не может не быть и B. A = A, и в то же время A равно некоему B. Таков закон живого предмета. Как бы я ни старел и ни седел, я всегда остаюсь самим собой, хотя в десятилетнем возрасте я был A, в двадцатилетнем я уже – другое, след., B, в тридцатилетнем – третье, след., C и т.д.
В этой всеобщей связанности непрерывного изменения и прерывных точек – тайна всего живого. И раз эйдос есть явленная сущность предмета, то и эйдос должен быть столь же живым, и вот живой смысл вещи требует такого тождества всего, чтобы все в то же время было различием.