Что же касается диалектики, то диалектику музыки со времен Шеллинга и Гегеля, кажется, совершенно никто не разрабатывал, потому что даже Фр.Т. Фишер, прославившийся своим диалектическим схематизмом, в учении о музыке оказывается часто весьма расплывчатым (о старой диалектике музыки см. ниже, примеч. 29). Таким образом, я впервые после целого столетия предлагаю рассматривать музыку диалектически и впервые даю (в третьем очерке) связную диалектическую систематику музыкально-теоретических построений.
3)
Как сказано в предисловии, весь этот очерк был написан еще в 1920 – 1921 гг., и потому многое я впоследствии излагал иначе. В настоящем пункте следует отметить, что общую характеристику музыки я даю несколько в ином роде во втором очерке и еще иначе – в третьем очерке.
Неизменной, однако, остается одна общая мысль, что музыка отличается от прочих искусств не своей художественной формой (которая, напр., в ритме или метре может вполне совпадать с поэтической формой), но исключительно только эйдетической предметностью, а именно, что предметность эта остается исключительно алогически-становящейся.
Здесь, в очерке 1920 – 1921 г., я, вполне сознавая всю анти-психологистическую и анти-метафизическую сущность музыки и намеренно становясь на точку зрения формально-логического натурализма, изображал это алогическое становление как coincidentia oppositorum, потому что алогическое становление есть действительно сплошность и неразличимость всего во всем. К этой характеристике я прибавил слова «данное как длительное настоящее», что вполне понятно, так как простая коинциденция еще ничего не говорит о становлении.
Употреблял я тогда также выражения «хаос», «хаокосмос» и др. Не имея ничего против этой терминологии принципиально и теперь, я, как это видно будет из последующих очерков, употребляю теперь более абстрактные и – надеюсь – более точные термины.
4)
Дистинкцию схемы, морфе, эйдоса и пр. см. в моей книге «Философия имени», § 15.
Мое утверждение, что музыка не содержит в себе ни схемного, ни морфного, ни вообще любого оформления, относится, конечно, к музыкальной предметности, а не к форме выражения последней. Музыка как выражение есть, конечно, прежде всего, искусство, а стало быть, ей свойственна в этом смысле и схема, и морфе, и прочие оформления. Однако это – форма именно бесформенного.
5)
Шопенгауэр для меня был также только данью времени, запоздавшей даже и для 1920 г. Теперь я меньше всего стал бы исходить из учения о законе основания Шопенгауэра, заимствованного мною тогда из его «Четвероякого корня достаточного основания».
Но теперь мне вообще чужда такая постановка вопроса, которая исходит из каких-нибудь формально-логических различений и из какой-нибудь «таблицы категорий».
Что же касается отвлеченно-логической системы музыкальных основоположений, то ее я теперь могу получить только из диалектической системы категорий, – примерно так, как это делается у меня в третьем очерке (§§ 12 – 14), написанном мною в 1925 г. Впрочем, теперь и это для меня старовато.
6)
Сравнительная характеристика эйдоса и логоса дана мною в «Философии имени», § 17.
7)
Я был премного удивлен, когда ознакомился с трудом Кассирера, дошедшим до меня только в 1926 г. летом: «Philosophie der symbolischen Formen». Berl., I. 1923, II. 1925. Дело в том, что Кассирер здесь занимает совершенно ту же самую позицию в отношении мифа, что и я в отношении музыки. Именно, Кассирер задается во втором томе целью перевести основные категории математического естествознания на категории мифа и делает это как раз при помощи принципа «Konkreszenz oder Koinzidenz der Relationsglieder», применяемого к категориям «количества», «качества», «субстанций» и пр. (83 слл.). Здесь не место подробнее излагать систему Кассирера, но это совпадение поразительно.
Что я работал независимо от Кассирера, видно из того, что книга Кассирера (второй том) вышла только в 1925 г., в то время как я докладывал свои музыкальные «основоположения» в Госуд. Инстит. Музык. Науки еще 24 декабря 1921 г. в присутствии К.Р. Эйгеса, С.Л. Франка, Е.А. Мальцевой, С.Н. Беляевой-Экземплярской, В.Μ. Лосевой-Соколовой и др., а в докладе 25 декабря 1922 г. там же давал эту же дедукцию основоположений в расширенном и дополненном виде, не говоря о длинном ряде более мелких докладов, сообщений и лекций, читавшихся мною в различных учебных заведениях, обществах, кружках и собраниях.