— Что, даже насчет водочки ни-ни? Только музыка?
Август ухмыльнулся. Работа анатомом и возня с человеческой подноготной в прямом смысле слова сделала его циником и дрянью.
— Ну ты на святое-то не покушайся. Водочку они очень уважают. Вскрывал я как-то одного поэта — так там печень была больше медвежьей. А ведь как писал, как писал…
— Вот и слава Богу, — вздохнул Говард с видимым облегчением и спросил: — А тебя, я вижу, музыка не сильно привлекает?
Август неопределенно пожал плечами.
— Два года назад, — сказал он, — в столице одна девушка убила и расчленила своих родителей. Сама — в бега. За то, что они запретили ей музицировать и велели не маяться дурью, а выходить замуж. Вот такая музыка мне интересна. Вернее, что творится в голове у таких музыкантов.
Говард развел руками.
— А может, это не она убила? — предположил он и, поежившись, признался: — Я вот не представляю, как можно мамку с батькой убить да потом на куски покрошить. А тут еще и девушка… Может, кто другой убил, а на нее свалили?
Август усмехнулся. Его друг стремился видеть в людях только хорошее — поэтому они и подружились. Мало кто мог разглядеть человека в ссыльном каторжнике, а вот Говард разглядел и не пожалел об этом.
— Свидетели говорят, они каждый день скандалили. И однажды она сказала, что поубивала бы их всех за музыку.
Говард отмахнулся.
— Да ну. Тут все-таки мужская сила нужна, я полагаю. Лепят девке убийство, да может, ее самой в живых уже нет.
Август усмехнулся.
— В общем, вот она, сфера моих интересов. Это захватывает намного сильнее.
Говард посмотрел на него с каким-то отцовским пониманием. Дескать, ну такой вот сын уродился, ничего не поделаешь уже.
— Но на концерт его ты придешь? — спросил он. — Завтра, помнишь?
— Приду, — ответил Август. — Скуку надо как-то убивать, а это отличное оружие.
Он не стал рассказывать бургомистру о том, что девушка, убившая родителей за музыку, была родной сестрой великого Эрика Штольца. Скандал вышел страшный, его замяли только при участии высоких особ и больших денег, так что не стоило раздувать все это заново.
Штольц приехал в Эверфорт вечером следующего дня: поезд сделал вынужденную остановку в пути, и звезда отправилась в музыкальный зал при библиотеке прямо с вокзала. Здесь столпился чуть ли не весь город. Даже те, кому сроду не было дела до музыки, пришли посмотреть на человека, которого обожал весь мир. Все подходы к библиотеке были запружены народом, и Август подумал, что никогда не видел столько красивых девушек сразу. Девицы штурмовали двери, и от их восторженных улыбок, духов и цветов, столь редких на севере среди зимы, начинала кружиться голова. Кто-то экзальтированно готовился упасть в обморок, а семеро полицейских, все отделение Эверфорта, понятия не имели, как им следить за порядком. Во всяком случае, вид у них был весьма оторопелый.
В фойе развернулась бойкая торговля дагерротипами и открытками, и девицы радостно открывали кошельки, чтоб потом класть под подушку портрет своего кумира с автографом. Август поднялся по лестнице к музыкальному залу, мельком посмотрел на себя в высокое мутное зеркало и вспомнил, что в последний раз был на таком концерте еще в столице, до восстания и своей ссылки. Господи, сколько же лет назад это было? Тогда он был преуспевающим доктором, тогда он был молод, энергичен и верил в то, что может сделать мир счастливым и свободным. Стоит только протянуть руку и шагнуть вперед — и все получится.
Теперь ему тридцать восемь, он живет в глухомани, и спина, когда-то исхлестанная шпицрутенами, болит в непогоду. Девушка, в которую Август был влюблен, оставила его сразу же после поражения мятежников, не желая иметь ничего общего с врагами государства — с тех пор он не любил. Поход в «Зеленый огонек» два раза в неделю был вполне достаточен для плоти, а свою душу он давно считал мертвой. Август усмехнулся своему отражению и прошел в зал.
У него было место во втором ряду. Устроившись в кресле, Август посмотрел по сторонам и пожалел о фляге с ромом, оставленной во внутреннем кармане пальто. Семейство бургомистра с шумом размещалось в первом ряду: Говард вчитывался в программу концерта на плотном белоснежном листе, госпожа Хелен, мать семейства, никак не могла устроиться в кресле так, чтоб не мять платье, три девицы-грации восторженно щебетали, едва не падая в обморок от предвкушения, а их братья выглядели важными и хмурыми, осознавая всю ценность события.
От запаха цветов и духов у Августа начала кружиться голова. Он откинулся на спинку своего кресла и устало прикрыл глаза. Возможно, стоило остаться дома или пойти в «Зеленый огонек». Хотя… Он обернулся на галерку: все работницы бардака были здесь, толпились разноцветной стайкой райских птичек — разодетые по последней моде, причесанные и с фальшивыми бриллиантами на шеях и пальцах. Хозяйка «Огонька» либо радела за культуру, либо принесла товар лицом для столичной штучки.