Она нашла бы то, что ты никогда не искал, Дункан. Она держала бы в руках — ничего не понимая, точно лунатик во сне — письмо, написанное твоим отцом. Чарльз так и не решился его уничтожить. Это письмо годами лежало в его комоде, словно спящее чудовище. Оно и сейчас там лежит.
29
Дорогой Чарльз!
Я уже умер. Если ты читаешь это письмо — значит, меня уже нет в живых. Странное ощущение — писать тебе от имени мертвеца. Мои мысли, чувства — и моя вина — все это для меня так реально, и в то же время я знаю, что, когда ты будешь это читать, для тебя эти слова будут абстракциями; хотя ты, конечно же, постараешься представить себе мысли мертвого человека, его чувства, его вину.
Когда ты один, мысли легко выходят из-под контроля — когда остаешься с ними один на один, вдруг выясняется, что они как бы сами по себе, и ты не можешь на них повлиять. Ты думаешь, что твои мысли — это твои рабы или скорее домашние зверюшки. А вот и нет. Вдруг выясняется, что у них есть собственная злая воля и что они могут тебя раздразнить, спровоцировать, довести тебя до бешенства. Но сейчас, слава Богу, для меня все это кончено. Надеюсь, я все-таки обрел хоть какой-то душевный покой.
Это моя предсмертная исповедь, Чарльз. Я не имею права на снисхождение, но ради Энни и Дункана умоляю тебя: не рассказывай никому о том, в чем я сейчас сознаюсь.
Это я предал тебя. Я подбросил наркотики к тебе в квартиру. Когда выходил из гостиной — когда я был у тебя в последний раз. Ужасный способ сказать «до свидания». Я вышел якобы в туалет, и там, в коридоре, когда ты меня не видел, подсунул пакетик под ковер — как мне и велели.
Меня заставили, Чарльз, — пожалуйста, поверь, мне просто не оставили выбора. Мне сказали, что тебя нужно слегка «приструнить», что никаких последствий не будет — мол, они только хотят показать тебе, на что способны. А потом Энни рассказала мне по телефону, что из всего этого вышло. Я сломал тебе жизнь. Тебе — моему лучшему другу, моему единственному другу. Мне очень плохо, Чарльз, — даже не передать, до чего я себя ненавижу.
Я действительно встречался с Мэйсом во второй раз — сразу после той поездки за город, когда с нами были Энни и Дженни (как я ошибся, заставив тебя подозревать ее!). Я уже знал, что Мэйсу известно о «Паводке», — но не мог понять, откуда он все узнал и какие у него есть доказательства против меня или тебя. Сначала он разговаривал вежливо, чуть ли не по-дружески, а потом снова начал расспрашивать о моей семье, и я понял: он угрожает мне — и играет со мной. Он спросил, интересуюсь ли я греческой поэзией. Помнишь мои переводы и стихи в «Паводке»? Точно так же он спрашивал про «Ганимеда» — будто ему все известно, но он не хочет говорить об этом в открытую. Он сменил тему — заговорил о какой-то ерунде. Но он все спрашивал и спрашивал. Он задавал вопросы о тебе: как давно мы знакомы? Доверяю ли я тебе? Он все ходил вокруг да около. А потом показал мне клочок бумаги. Не дал в руки, но показал, так чтобы я смог прочесть — почерк был мой. «Это о чем-нибудь вам говорит?» — спросил он. Я наклонился поближе, чтобы разобрать слова на этом обрывке — отпираться было без толку, почерк был мой. «Эту музыку на иностранном». Обрывок последней строчки одного из стихотворений. Тех самых, которые я подписал «Ганимед». Вот тут я и понял — все, конец.
По его словам, они нашли эту бумажку, когда обыскивали мой кабинет. Кто-то взял с полки книгу, встряхнул, и из нее выпал обрывок, наверное, лежал там вместо закладки. А потом Мэйс перевернул бумажку и показал мне — на обратной стороне было написано «ПАВ 343592». Мне все стало ясно: этот клочок я оторвал от листа из нотной папки, когда записывал твой номер. Помнишь — мы тогда в первый раз играли вместе, а потом обсуждали «Паводок». Я записал твой телефон на обратной стороне одного из листов, на которых был черновик стихотворения, снизу на чистой стороне. А когда оторвал полоску, на которой был твой номер, случайно прихватил и последнюю строчку стихотворения. Потом, видно, сунул обрывок в книгу и забыл о нем. И это меня погубило.
После обыска у Мэйса оказался клочок бумаги, на котором с одной стороны был написан твой телефон и стояла пометка «ПАВ», а с другой — была строчка из стихотворения. Это выглядело непонятно, но вполне безобидно. Мэйс явно очень гордился выпавшей ему удачей, которую приписал своей интуиции. В порядке общей проверки он просмотрел архивы, чтобы уточнить — к чему могли бы относиться буквы «ПАВ». И нашел копию «Паводка» — Дженни тут ни при чем; эта копия лежала в архиве пять лет. Все, что ему оставалось, — бегло ее просмотреть и обнаружить стихи. Тогда он внимательно перечитал статьи — и понял, что наткнулся на кое-что посерьезнее. На статью про Сесила Грива и легализацию гомосексуалистов.