золотые маковки церквей.
Соломия, будь благословенна,
за твоих взываю сыновей.
Вторят мне тепло и вдохновенно
травяные россыпи полей.
Освящу майоры и гвоздики.
Пусть любистка реет желтизна,
тает слабый запах базилика,
и звучит акафиста струна.
Настоятель в малом омофоре,
на престоле крест и антиминс,
и во всём божественном просторе
дух проникновения повис.
«Только голосу ветра внемли́…»
Только голосу ветра внемли́,
ни единому голосу кроме.
Пусть обмякшее тело земли
засыпает в глубокой истоме.
Тихий вечер, что сердцу милей,
будоражит души партитуры.
Разноцветные клетки полей,
и вороны – как шахмат фигуры.
Алых маков разбрызгана кровь
по зелёным обочинам трассы.
Раздобревшее облако вновь
поменяло и лик, и гримасы.
Мчит маршрутка, листает пейзаж.
Море дальше, проблемы всё ближе.
Вижу радость, но это мираж.
И читаю опять «…е́си иже».
Рождество
Корабли благозвучных стихов
паруса на рассвете поднимут.
Их везде и приветят и примут
как бредущих по миру волхвов.
И узнает из них целый мир
о рождении Божьего Сына.
Да осветится неба пучина
той звездой, что как яркий сапфир!
Снегири
Изба под снегом, словно добрый гном,
а ветер ей тропарь читает вслух.
Три снегиря на ветке за окном —
Отец и Сын и их Святейший Дух.
Светлая седмица
Розовым неистовым теплом
полыхнуло по сердцам и душам —
вишня зацвела! Так не нарушим
дерева цветущего псалом.
Колокол взрывает тишину —
славит благоденствие седмицы,
в центре суетящейся столицы
возвещает жизни новизну.
Купола вбирают солнца свет —
возвращает золото сторицей
чистотой и свежестью страницы
будущих минут, часов и лет.
Смертию Христос, поправши смерть,
утвердил небес обетованность,
и простил грехов нам окаянность,
и возвысил всю земную твердь.
Мой путь не повторить
Натягиваю сердца тетиву…
Натягиваю сердца тетиву
и растворяюсь в вечной круговерти.
Смотрю в глаза неодолимой смерти.
Но существую – стало быть, живу.
А если я живу, то я люблю —
колокола и воробьёв на ветках,
читать стихи и кофе пить с соседкой —
и в этом смысл таинственный ловлю.
А смысл один – мой путь не повторить
ни солнцу, ни ветрам, ни менестрелю,
ни соловью, ни даже свиристели,
и их за то не следует корить.
Всех создал Бог в единственном лице
и хочет видеть нас в оригинале.
И это всё отражено в астрале,
во времени, да и в самом Творце.
«Скандалили вороны поутру…»
Скандалили вороны поутру.
Шагали чинно – вдруг такая пруха!
Но было им совсем не по нутру
делить сухую серую краюху.
Тянули клювом, каждая к себе,
и каркали – ну разве что не матом,
предпочитая утра свет – еде
в таком вот споре, чуть жуликоватом.
Одна в настрое очень боевом
ударить в темя клювом норовила.
Другая, уклонясь, в порыве злом
над коркою расправу учинила.
Они валяли и клевали хлеб,
что равнозначен телу Иисуса.
Была Голгофа, но ведь был и хлев,
поправший жало адского иску́са.
Мы каждый раз, открыв свои грехи,
врачуемся священною просфорой.
Так почему же к хлебу мы глухи?
Его судьбу решаем очень скоро.
В ведро, на мусор, в урну, просто в пыль
выбрасываем часть святого тела.
Ужель забыли, что распятье – быль?
Ужели боль Христова отболела?
Паруса
Паруса по горизонту гуськом —
жёлтый, красный и белее луны.
Безуспешно ищут в море свой дом
и не познанной ещё новизны.
Их полощут бесконечно ветра,
наполняя безграничной тоской.
Им давно уже причалить пора
за какой-нибудь пологой горой.
Но безгрешной разноцветной гурьбой
всё плывут они в безбрежную даль,
позади давно оставив и боль,
и румяного рассвета эмаль.
И, быть может, в предзакатной тиши
обретут они желанный покой
и в глубинах безоружной души
обернутся безутешной строкой.