Уилл кинул взгляд на соседские фасады, некоторые были кремового цвета и окружены цветущими вишневыми деревьями. По сравнению с ними, этот дом словно пришел прямиком из английской глубинки.
— Ландшафт разработан в момент постройки дома для иллюзии обособленности. Не слишком близко, не слишком далеко от соседей. Вижу кипарисовик туевидный и низкую крону черного ореха. Оба дерева посадили здесь лет сто назад, орех намного выше самого дома. Думаю, двадцатые годы.
Уилл приостановил запись. Не то чтобы он действительно разбирался в ландшафтах, просто знания оставались в нем, как рукописные талмуды в огромной библиотеке. С самого раннего детства, как только у него появились трудности с общением, Уилл почти все время посвящал книгам. Не сказкам и захватывающим историям, где нужна была фантазия, а фактам, которые можно было проверить. А что еще, кроме зданий на улице родного города, стояло незыблемо веками?
Нувель Орлеан, вот как назвали французы его родной город. Даже сам Наполеон называл эту землю частью Франции, однако отдал ее, чтобы Соединенные Штаты не вмешивались в завоевательную войну. Уилл до сих пор мог по памяти воспроизвести каждый квартал и улицу, но, к сожалению, он не помнил, что тогда чувствовал и что заставляло его возвращаться к любимому кафе отца, где пахло кофе с цикорием и играл джаз. Как вообще пахнет кофе? Он уже давно не мог вспомнить многие мелочи, которые раньше казались очень важными.
Он поднялся по ступеням к кустам возле парадного крыльца и наклонился к белесым листьям.
— Возле входной двери растет линдера бензиона или дикий душистый перец. Цветы желтые, запах, — он вдохнул, — слабо-лимонный. Кто-то регулярно срезал листья, цветы и ветки. Садовники так не делают. Хозяин дома… — Уилл коснулся среза и вспомнил странное ощущение от вчерашнего скальпеля. — Хозяин дома явно разбирается в растениях и использует их для чего-то. Готовка. Или лекарства.
Раньше он мог улавливать чувства, сейчас же эмоции были в его мертвой зоне, и он не мог сказать, заботился хозяин о растениях с любовью, или это был профессиональный интерес. Низкие декоративные кусты Уилла не заинтересовали, их явно подстригал садовник, последний раз — больше месяца назад. Он сделал несколько шагов назад и задрал голову.
— Дом в колониальном стиле, характерном для среднеатлантических штатов. Форма прямоугольная, фасад симметричный, парадное крыльцо с колоннами. Два этажа, двускатная крыша. Отделка из камня и деревянных реек. Дом для одной семьи.
Для одной семьи? Уилл не чувствовал детского присутствия: хаотичных всполохов, путаницы и ярких пятен. От дома веяло чем-то традиционным, ритуальным, даже цикличным. Как от церкви по соседству.
— Хозяин — мужчина, лет за сорок. Если с ним жила женщина, то ее влияние на дом несущественно. Дом одного человека, — зачем-то уточнил Уилл, вспомнив место, где они с отцом жили в Новом Орлеане.
Их дом тоже был в колониальном стиле, построенный под влиянием французов, с большой мансардой и белыми греческими колоннами с каннелюрами. Старый, приземистый, обветшалый, их дом тонул в ползучем плюще пурпурной вистерии, желтой виргинской «ползучки» и темно-красной бугенвиллии. Летом запах цветов одурманивал, стрекотал и жужжал пчелами. Когда мама умерла, отец перестал следить за домом, и сейчас тот, наверное, покрыт мхом до самой крыши, если не полностью разрушен.
Уилл тряхнул головой. С последней дозы прошло уже больше двенадцати часов, и он стал замечать, что его сознание куда-то уплывало. Пока это были воспоминания, он ничего не имел против. Главное, что не дурманящие фантазии со вкусом холодной, медной монеты под языком.
Он достал из кармана ключ и провернул в замке. Ручка под ладонью плавно опустилась вниз, и двойные красные двери неслышно отворились от небольшого толчка. Уилл просунул голову, оглядываясь по сторонам. У него не было причин опасаться чего-либо, но его тело словно имело на этот счет совершенно другое мнение. Через прикосновение он ощутил веяние истории — века, окропленные страданиями и кровью, как если бы он стоял перед старой темницей.
Боковые окна с белыми занавесками пропускали достаточно света, чтобы Уилл смог осмотреть закрытый вестибюль. Ветер, попав в помещение, всколыхнул занавеси. В его доме на болотах тоже были занавески. Желтый тюль, истлевший, изорванный, с запахом камфоры, смерти и янтарными, безумными солнечными лучами за грязным окном.
Уилл зашел, прикрыв за собой дверь, и коснулся нежной материи. Успокаивающее холодное стекло и отблеск пасмурного дня. Стоило его пальцам коснуться шелковой вуали с тончайшим цветочным узором, как где-то в глубине дома прозвенели колокольчики. Он замер, но звук больше не повторился.
Его никогда не приглашали в чужой дом. Ни разу в жизни. Технически, даже сейчас он находился в доме без ведома хозяина. Не было в мире места, где ему когда-нибудь будут рады. Без торазина в крови он давно бы уже мучился мигренью и депрессией, и Уилл догадывался, что к концу недели именно это его и ждет.
Он открыл дверь.
— Расположение комнат классическое для колониального стиля. Сейчас я в фойе, довольно необычной октогональной формы. Арка, скорее всего, ведет к центральной лестнице, а справа и слева от нее находятся жилые помещения. Если планировку не изменяли, спальни должны быть наверху.
Уилл открыл рот и тут же захлопнул, выключив диктофон. Положив сумку на ближайшее кресло, он снова осмотрелся. Что-то спугнуло его мысли.
— Стены отделаны деревом, что тоже вполне укладывается в колониальный стиль, но выбор цвета: синий для реек, кресел и ковра в сочетании с черным и золотым — довольно странный. Учитывая большое пространство, это несильно бросается в глаза. Окно слева дает достаточно света в дневное время суток, а ночью…
Комната вокруг Уилла резко потемнела, зажглись настенные светильники. В камине с мраморной облицовкой вспыхнул огонь, тени от решетки с вплетенными вазами и цветами сделали синий цвет на стенах еще глубже и темнее. Огненные всполохи отразились на золотистом тиснении подушек и цветочном узоре ковра — горький мед в обрамлении иссиня-черной ночи.
Уилл моргнул, фойе снова выглядело вполне невинно под слоем пыли. Он подошел к окну и коснулся хрупких, мертвых лепестков белых рододендронов. Включив диктофон, он несколько секунд молчал, прежде чем произнести:
— Абажуры в фойе на светильниках расставлены для акцента на картинах. Основная цель — затемнить углы комнаты. Создать определенную атмосферу. Сомневаюсь, что в других комнатах иначе, скорее всего, неоготика. Отделкой дома не занимались посторонние дизайнеры. Хозяин прекрасно разбирается в стилях, он разбавил тяжесть готики живыми белыми цветами, спрятав среди них ядовитые. Но зачем?
Он сделал паузу, услышав где-то в глубине дома тиканье часов.
— Подмешанная в еду наперстянка может вызвать сердечный приступ, — последнюю фразу кто-то произнес вместе с ним на полтона ниже, и Уилл обернулся.
Он все еще был один.
В этом был его дар. Порой он не мог отследить, откуда приходит к нему знание, он просто знал. Знал, какие деревья и кусты растут в Мэриленде, что все растения, какие он здесь видел — морозостойкие и не требуют особого ухода. Знал, что при необходимости этот дом мог выглядеть как гладкое, темное нутро огромного животного, готовое в любой момент съесть непрошеного гостя.
Такого, как Уилл.
Он осторожно сел на краешек кресла, положив сумку к себе на колени. Ему нужно было подумать.
— Мистер Грэм! Мистер Грэ-эм? Как в жопе у негра.
Эбигейл зашла в дом, в нос ударил запах пыли и затхлости. Она неуверенно сделала несколько шагов по плиточному полу, развернулась и увидела темный силуэт в кресле.
— А-а!
Она чуть не выронила пакет с едой и, чтобы не упасть, сделала два шага назад.
— Мисс Хоббс? — раздался слабый голос.
— Грэм? — Эбигейл сложила пакет на пол и включила ближайший светильник. Ее сердце до сих пор стучало где-то в горле. Грэм сощурился, сидя в кресле. — Вы чего тут делаете?!