Лето. Окна в Доме композиторов, что на бывшей улице Неждановой, ныне Брюсовом переулке, открыты. Идем со знакомой музыковедшей вдоль дома, вот уже прошли половину. Вдруг чувствуем: что-то неладно, словно с нами какое-то наваждение. Из всех окон доносится звук фортепиано, и играют вроде бы одно и то же: что-то навороченное в каком-то грязно-хроматизированном си-бемоль миноре. «Представляешь, -говорит коллега, — если бы была Улица композиторов?»
* * *
Первичному перестроечному предпринимательству, заключавшемуся в выпекании пирожков, в консерватории нашлось соответствие в виде изготовления обязательных учебных фуг и продажи их ленивым студентам за деньги. На одном из капустников эта практика была отыграна с нечаянно-точным указанием на обнажившуюся в новой экономике реальную стоимость рубля: «А кому фуги?! Налетай! Пятиголосная фуга — 5 рублей! Четырехголосная — 4 рубля! Трехголосная — 3 рубля! Двухголосная — 2 рубля! Одноголосная— 1 рубль»(фуга — одна из наиболее сложных техник координации несколькихсамостоятельных голосов).
Контекст (конспективно).
Реклама шоколадок и бульонных кубиков, телепрограммы типа «Смак» и «Пальчики оближешь» перемежаются пропагандой как таблеток для похудания, так и фитнеса и пластической хирургии: потребитель раздвоен между редукцией и гипертрофией еды, взаимодополнительным ее утверждением и отрицанием. В традиционной культуре пища — дело сугубо позитивное («худой» — по-русски значит также «плохой») и вместе с тем фундаментально символическое (ср. обсыпание зерном на свадьбах). Нынешние худоба и ожирение опредмечивают внушенные потребности, обеспечивающие развитие рынка. Рост продаж социально узаконивает ненатуральную экстремальность толстых и тонких. На престижной сцене культуры фигурируют диетологически стерильные модели; зрительный зал заполняют люди, объевшиеся гамбургерами. Но императивной зависимости «образец-подражание» не возникает. И худыми восхищаются, и полные не комплексуют: гармония средневзвешенных прибылей от продаж «быстрой еды» и чудодейственных тренажеров.
Монетаризация тела совмещается с дефинансизацией богатства.Деталь: мода на татуаж. Натурализованное (вращенное в кожу) украшение конкурирует с ювелирными изделиями. В общем плане: ценности здоровья и активного долголетия (ранее в Европе не выдвигавшиеся в разряд ключевых) потеснили престиж материальных накоплений. Хотя на здоровье и долголетие нужны деньги, в так называемых цивилизованных странах они исторически уже как бы заработаны, и вперед вышли неотчуждаемые блага, напоминающие о неразменном богатстве древних культур. Иероглиф «богатство» в Китае писался таким образом, что в нем прочитывалось указание на детородные органы (императорские евнухи хранили в специальном составе и специальном сосуде отрезанные у них мужские достоинства, и этот сосуд был их главным капиталом, оберегался от воров, служил залогом при получении ссуд и т.п.).
ТАТЬЯНА СЕРГЕЕВА
В 1970-е годы понятие композиторского направления теряет смысл. После самореализаций через деструкцию норм творческая свобода ищет себя во «вненаходимости» по отношению к историческому движению. Как будто всегда была и есть только одна фундаментальная проблема, с которой композиторы сверяют свое творческое существование. Категория истории в этой экзистенции не участвует.
Всегда была проблема: как течь и оформляться времени в музыкальном произведении. До XX века композиторы не сталкивались с ней в полном объеме. Ее отчасти решали прекомпозиционные конвенции, прежде всего — жанровые. Жанры предопределяли композиционные планы, а значит, и артикуляцию времени. В XX веке, когда жанр (вместе с нормами тематизма, фактуры, формы и т.д., им обусловленными, и с нарушениями норм, на его фоне значимыми) в музыке высокой сложности все более утрачивал субстанциональную роль, а в советской музыке вырождался в идеологическую декорацию (в постсоветской вырождение продолжилось: множество создаваемых сейчас месс — то же самое, что залежи писавшихся тогда торжественных кантат), проблема формования времени (и вещества для этого формования — звукового материала) обнажилась, выступила на первый план.
* * *
Татьяна Павловна Сергеева рано начала сочинять музыку. Уже в первом классе ЦМШ (спецшколы при консерватории) она импровизировала на мелодии, неизвестно откуда взявшиеся, не похожие ни на какую окружающую музыку, какие-то изначальные: белые (предельно простые, без хроматических звуков) и ровные (неритмизованные).
Теперь-то я знаю, откуда были те мелодии: из древней гимнографии, возможно, античной, если верить ее существующим расшифровкам. Расшифровывать античные мелодии трудно потому, что система их нотной записи находится вне привычных нам принципов. Звуки записывались буквами — разными для вокальных и инструментальных мелодий, и во втором случае, как полагают, не только с отсылкой к «глазному» представлению о местоположении тона в высотном пространстве (как в нашей линейной нотации), но и с отсылкой к руке, играющей на инструменте (в названиях основных функций звуков — «гепата», «меса» и т.п. фиксировались позиции на струнах пальцев, например, кифариста)1 .
* * *
Сергеева — не только композитор, но и пианистка, органистка, клавесинистка. Ее игру на рояле рецензенты западных газет, склонные к эффектным и понятным публике оценкам, сравнивают с игрой легендарных виртуозов-композиторов Листа и Бузони. У нас таких оценок обычно не раздают, поскольку наши критики больше ориентируются на профессиональную среду, даже когда публикуются в массовой печати. А в профессиональном критическом каноне Лист — такая вершина пианизма, что с ним можно сравнивать разве что Рахманинова. Однако более легкие на оценочный подъем западные журналисты в данном случае попадают, по меньшей мере, в типологическое «яблочко».
Для Сергеевой в самом деле нет трудностей ни на одном из клавишных, на которых она играет (а играет она на всех). Да и в ее концертных программах произведения Листа и Бузони не случайно занимают почетное место (кроме Сергеевой, пальцеломного Феруччо Бузони сейчас не исполняет, кажется, никто). Подобно двум виртуозам-композиторам прошлого, она (тоже одна из немногих сейчас) сочиняет транскрипции на чужую музыку (фонографически издана грандиозная «Фантазия на темы русских вальсов»). И так же, как в свое время они, систематически занимается популяризацией творчества своих современников.
Сергеева переиграла премьеры едва ли не всех композиторов-Соотечественников, как ровесников, принадлежащих к поколению 70-х, так и шестидесятников-авангардистов или патриархов, начинавших в 20-е, а в последние годы и младших коллег. Пролистайте программы фестиваля «Московская осень». Вот уже двадцать лет минимум четыре ежегодных «чужих» премьеры — в ее исполнении.
Сергеева играет также то, что вроде бы незачем играть. Например, требующие от пианиста трюков, подобных хождению по проволоке на голове, переложения симфоний Бетховена (зачем, если есть столько симфонических записей? Но зачем-то Лист упорно трудился над передачей симфонических партитур Бетховена на рояле) или бетховенские «подарочные» марши и полонезы, которые автор наделял виртуозной роскошью, достойной великосветских «спонсоров», и до которых исполнителям, даже самым бетховено-озабоченным (культ Бетховена сложился в 1840-е годы), не было дела более полутора столетий. Между тем, будь я продюсер, выпустила бы диск с одними лишь маршами Бетховена, да еще Иммануилу Канту его посвятила (Кант, как известно, кроме военных оркестров, не признавал музыкальных наслаждений, разве только кое-что из Бетховена).
Редко исполняемая русская музыка XVIII—XIX веков — тоже репертуарное пристрастие Сергеевой. Она, например, много
играет братьев Рубинштейнов, Балакирева или Аренского2 . Но в ее репертуаре еще и клавесинные и органные Бах и Гендель, и вообще — все что угодно.
* * *
В том-то и своеобразие. Сергееву совершенно не затронул ни рынок (который заставляет, например, тиражировать в концертах классические хиты), ни концептуализм — никаких «только аутентичное исполнение», «авангард и еще раз авангард» или «только редко звучащее» (хотя редкое в последнее время стало частым: барочного Бибера, еще десять лет назад известного по двум строчкам в музыкальных энциклопедиях, теперь активно вводят в обиход многочисленные ансамбли старинной музыки).