В этот же день я получил от Лонгботтома очередное письмо с предложением поговорить. Наверняка из-за статей — даже если Невилл совсем не читает газет, услужливые соученики не дадут пропустить ему такое. Когда мы встретились, на его мягком лице вместо привычной робости проглядывало нечто похожее на возмущение. Лонгботтом пришёл не просить совета или помощи — он явился требовать объяснений.
— Поттер, — прозвучало довольно холодно. Именно так, как и должно звучать это приветствие для малознакомых лиц.
— Лонгботтом, — ответил я в своей обычной интонации.
Пока я накладывал защитные заклинания, он сердито поглядывал на меня и явно собирался с духом.
— Поттер, ты читал эту газету? — спросил он, когда я закончил с заклинаниями, и вытащил из кармана школьной робы номер сегодняшнего «Пророка», многократно сложенный и до невозможности помятый.
— Да, читал.
— И что ты на это скажешь?
— Близнецам Уизли, действительно, не стоило так напиваться.
— Ты же знаешь, что я не об этом, Поттер.
— Если ты о том, что там написано о тебе и твоей семье, легче всего было бы ответить, что все претензии — к Скитер.
— У нас говорят, что эта статья проплачена Малфоем. Твоим опекуном.
Я посмотрел на него с укоризной, выдержал паузу.
— Добро пожаловать во взрослую жизнь, Лонгботтом. Помимо прочего, тебе не помешает в ней знать, что бесплатно журналисты пишут о людях только плохое. Потому что плохое востребовано обывателями, а работу журналиста в подобных случаях оплачивают именно они. Да, мой опекун платит Скитер, чтобы она придерживалась правильного тона, когда пишет о нас и наших союзниках, но в остальном она вольна, потому что он платит ей не за весь мир. Если твоя семья не покупает её работу, Скитер напишет то, что выгодно ей.
Какое-то время Невилл только открывал и закрывал рот, не зная, что сказать.
— Но как же…? — разродился он наконец.
— Мир — такое безнравственное место, Лонгботтом. Скитер еще не так плоха, её инсинуации по крайней мере основываются на реальных фактах. Скажи, твоя мать — действительно родственница того Фортескъю, который торгует в Косом переулке мороженым?
— Э-э… я не очень-то интересовался…
— А мог бы, это всё-таки твоя родня. И что насчёт свадьбы твоих родителей — всё было по традиции? С помолвкой, с согласием старших, с принесением брачных клятв на рунном камне родового дома? Или они просто собрались компанией на Хеллоуин и устроили пьянку с повальным развратом, как тут написано?
Невилл наморщил лоб, позабыв о своём возмущении.
— Кажется, бабушка сначала не одобряла брак отца. Я слышал, они даже жили отдельно и где-то год с ней не встречались. Но потом она согласилась.
— И насколько она согласилась? После этого брак был заключён по родовому кодексу?
— Не знаю… — пробормотал он после некоторого молчания.
— Так узнай! Если брак остался гражданским, как это деликатно называется у маглов, то для родовой магии твоя мать — просто сожительница отца, а ты — его бастард, как и пишет Скитер. Возможно, именно поэтому в детстве у тебя были проблемы с проявлением магии — да и сейчас не очень. Законный наследник Лонгботтомов не может быть таким магически слабым.
— Думаешь, это от этого? — испуганно спросил Невилл.
— Читай книги о родовой магии, и сам всё узнаешь. Ведь это правда, что после свадьбы отца у вас умерли три домовика?
— Э-э… да. Бабушка до сих пор о них жалеет. Но она простила отца, давно простила. Она мне всё время его в пример ставит.
— Значит, она простила его только тогда, когда он оказался в Мунго и брак уже невозможно было заключить по кодексу. Почему он, кстати, аврором работал?
— Моя мама его заставила — так бабушка говорила, но не мне, а своей знакомой, а я случайно услышал, когда был маленький. Семейным имуществом всегда распоряжалась бабушка, а у отца был только детский сейф. Она надеялась, что отец одумается.
— То есть, здесь правильно написано, что твой отец никогда не был главой рода?
— Не знаю…
— Лонгботтом, тебе надо больше интересоваться семейными делами. Печально, что ты впервые слышишь о них из газетных сплетен.
Невилл вздохнул и обмяк, из него словно бы выпустили воздух. Зачатки решимости, с которыми он собрался выяснять отношения со мной, полностью покинули его.
— Тебе хорошо, о тебе вон как написали… — тоном обиженного ребёнка пробормотал он.
— Значит, ты еще не читал, что пишут обо мне в «Придире». Хочешь почитать?
Не дожидаясь его согласия, я мысленно обратился к Фиби за вчерашним номером «Придиры». Журнал ткнулся мне в руку, я подхватил его, развернул на нужной странице и протянул Невиллу. Тот машинально уставился на статью, вгляделся, стал читать. По мере чтения его глаза становились всё шире и наконец с тем же выражением остолбенения устремились на меня.
— Ты доволен, что здесь меня смешали с грязью? — кивнул я на журнал. — Зато о тебе здесь пишут хорошо, даже прекрасно.
— Я этого не просил… — проговорил он, оправдываясь.
— Не путай известность с милостыней, — сухо сказал я. — Некоторые вещи обусловлены нашим с тобой рождением, с ними приходиться жить.
Он посмотрел на статью, на меня.
— Но ты же только что сказал, что бесплатно журналисты пишут только плохое!
— Правильно, Лонгботтом. Эта статья… как там его, Уистлера? — тоже щедро проплачена. И отнюдь не Малфоем.
Невилл соображал медленно, но надёжно. Он взял длинную паузу на раздумья, во время которой поглядывал то на газету в одной своей руке, то на журнал в другой. Вздохнул, посмотрел на меня огорчённо.
— Всё равно получается, что это твой опекун велел Скитер написать гадости обо мне и моей семье.
— Но ты согласен, что это ответ на статью в «Придире»?
— Да, но я вот чего не понимаю, Поттер. Ведь ни ты, ни я этого не хотим. Ты нормальный парень, нормальнее… этих, мы могли бы даже дружить, если бы не всё это. А вместо этого мы… — он безнадёжно замолчал.
— По разные стороны барьера, — договорил я за него. — И ничего личного.
— Неужели ничего нельзя изменить? Неужели от нас ничего не зависит?
— А как по-твоему, что от тебя зависит? Что ты можешь сделать прямо сейчас, чтобы изменить ситуацию?
— Не знаю… — я скептически посмотрел на Невилла, и он поправился: — Ничего.
— А ты знаешь, чего хочешь от жизни? — увидев непонимание на его лице, я уточнил: — Ну, как ты хочешь жить и чем заниматься, когда закончишь Хогвартс.
— Я хочу выращивать редкие растения, мне это нравится и это у нас семейное. И конечно, свою семью, с девушкой, которая мне нравится. — Невилл слегка порозовел, последняя фраза далась ему трудно. — Я совсем не хочу быть вот этим, — он кивнул на «Придиру» в своей руке, — но кто меня спрашивает… Может, когда родители вернутся из Швеции… Их весной обещали выписать.
— Лонгботтом, ты уже не ребёнок, чтобы сваливать это на родителей. Представь себе, что они приходят к Дамблдору и требуют, чтобы он со своими претензиями отвязался от тебя. Директор говорит им, что ты уже взрослый парень и знаешь, чего хочешь, поэтому нужно считаться с твоим мнением. Прямо при них он смотрит на тебя добрыми голубыми глазами и спрашивает: «Ты же с нами, мальчик мой?». Лонгботтом, ты сможешь ответить «нет»?
Невилл завис в глубочайшем замешательстве. Задача выглядела для него неразрешимой.
— Но это… получается… отказаться от всех… Мой факультет… преподаватели, директор… Люди, которые про меня читают… Все они чего-то от меня ждут, на что-то надеются.
— А по какому праву все они считают, что ты им что-то должен? Их ожидания понятны — кто же отказывается от дармовщины? — но и ты в своём праве выбирать, кому ты должен, что и почему. Тебя не спрашивают — так скажи им сам.
— Меня всё равно никто не послушает.
— Начинай с малого. С того, в чём наверняка уступят, если ты проявишь хоть какую-то настойчивость. Не можешь убедить, не можешь настоять на своём — не сдавайся, а ищи компромисс. Если хочешь, чтобы с тобой считались, приучай людей постепенно, что у тебя есть свои желания и своё мнение. Грейнджер, к примеру, у вас фигура — она неглупа, исполнительна, благонадёжна, ей поручают важные тактические задачи, с которыми она справится лучше других. Рональд Уизли у вас пешка — он примерно знает, что и как, но невежествен и растяпист, ему можно поручить какую-нибудь мелочь. А ты, Лонгботтом, не фигура и даже не пешка, ты — ресурс. Нечто безгласное, чем пользуются все, кто дотянулся. Ты говорил, что к тебе относятся, как к вещи — но перестать быть вещью можешь только ты сам. Никто другой за тебя этого не сделает.