– О-о! Зырь! Зырь, чё! Звёзды, какие! Не, Кушак, ты зырь! – обращаясь к своему другу, восторженно забормотал солдат, окутанный дурманом наркотика.
– Не хочу я зырить, отвали, – лениво отозвался второй боец, плавая в омуте приятных ощущений.
– Не, Кушак, звёзды, я отвечаю, а луна, бля, ты позырь! – не унимался первый, слабо толкая локтем товарища.
– Уй-щ-щ! – зашипел Кушаков. – Сука, не бей по руке! Я тебе сколько раз уже говорил! Болит же. После того, как ротный отмудохал за тот 'косяк', так и болит до сих пор.
– Ну, братан, ну, забыл, – виновато забубнил первый боец. – Мне тогда тоже досталось вместе с тобой, я чё-то не жалуюсь тебе. Ты позырь, звёзды, какие!
– Бля, достал ты своими звёздами! – возмутился Кушак. – Чё там с ними, давай, посмотрю.
– Оба-на! – тихо воскликнул он, всё же остатками здравого сознания понимая, где они находятся, а ещё больше опасаясь ротного. – В натуре, Бобрик, ты чё раньше не говорил?
– От ты олень! – так же тихо ответил Бобриков. – Я ему говорю, позырь, он не хочет, а потом ещё и наезжает.
– Я тебе про другое. Почему до этого не говорил?
– Да не было возможности проверить, в рюкзаке таскал, а тут решил с собой взять, – ответил Бобриков, радуясь в душе удачной находке.
– Ништяк, Бобрик. Слушай, а тут ещё подсветка есть.
Для увеличения дистанции наблюдения солдат решил использовать внешнюю, более мощную инфракрасную подсветку.
– Не включай, баран, если снайпер где-нибудь засел, то снимет обоих, – заволновался Бобриков, проявляя впитавшуюся в кровь осторожность, не подавленную даже анашой. – Дай сюда, я буду смотреть, ты всё равно не хотел.
– Хрен тебе, – не мудрствуя лукаво, ответил Кушак, отводя руку товарища, требовательно тянущуюся за своей собственностью.
Чтобы немедленно забрать бинокль, Бобрикову пришлось бы повозиться с Кушаковым, но дурачиться он не хотел, состояние не то, да и место неподходящее, кругом караулы стоят, свои-то парни ничего не скажут, но рядом располагался фланг соседнего батальона. Как они себя поведут? Лучше не начинать. Сделав такой совершенно правильный вывод, Бобрик по привычке нащупал холодный ствол автомата – ещё одного верного друга, лежащего рядом.
– Козёл, – сказал Бобрик, чтобы получить от товарища хотя бы такую сатисфакцию за экспроприированный бинокль.
– От козла слышу, – немедленно парировал Кушаков, не отрывая бинокля от глаз и поворачиваясь набок спиной к другу и лицом в сторону тыла, чтобы ради интереса посмотреть, как видно окрестности, а не только ночной небосвод.
Бобриков вдруг почувствовал, как напряглась спина друга, и услышал его бормотание:
– Чё это? Слышь, Бобрик, опузеры по-тихому ломятся, человек сорок. Метров двести отсюда.
– Да пошёл ты, – беспечно хмыкнул Бобриков. – Опять обкурился, нарк позорный.
Последнюю фразу он произнёс обличительным тоном, словно сам пятнадцать минут назад блаженно не втягивал горький дым.
– Я тебе в натуре говорю! – горячечно зашептал Кушак, держа левой рукой бинокль у глаз, а правой нашаривая свой автомат.
– Кушак, ты совсем уже плохой стал, завязывай с дурью, – поучительно произнёс Бобриков. – Фронт у тебя за спиной, ты в тыл смотришь, башку свою включи. Как опузеры могут оказаться у нас в тылу?
Но Кушаков его не слушал, активно толкая друга задницей, удобнее устраиваясь для стрельбы. Его автомат заработал одновременно с тугими хлопками восьмидесятимиллиметровых миномётов открывших огонь со своих позиций, и пулемётной очередью трассерами обозначившей местонахождение врага, по которому весь подорвавшийся в тревоге батальон устроил бешеную пальбу.
Мины понеслись в сторону неизвестной группы, воя над головами её членов, заставляя в страхе вжаться в землю, залезть в любую щель, превратиться в молекулу, в которую не сможет попасть ни один из осколков, сотнями разлетающихся во все стороны, кого-то безжалостно поражая, вырывая из их глоток вопли боли. Раненые с криками катались по земле, бухали взрывы, а новые мины всё летели и летели, дико воя, лишая воли и разума попавших под обстрел.
И всё же с их стороны зло заработали автоматы и два пулемёта, свинцовый шквал полетел в сторону фйдеров, отвечающих плотным ответным автоматным и пулемётным огнём. Темнота расцвела сполохами взрывов, ночная тишина раскололась грохотом внезапного ближнего боя.
Остатки группы залегая, вновь поднимаясь, быстрыми короткими перебежками понеслись в ближайший березняк, стреляя на ходу. Возле рощицы они напоролись на минное поле, оставленное своими же оппозиционерами, ещё недавно занимавшими эти позиции. Федералы поняли, что мины неизвлекаемые и оставили их у себя в тылу. И вот теперь они сослужили им неплохую службу, холодно и спокойно ожидая своих жертв, стремящихся укрыться в леске, но с ходу влетевших в западню.
Федералы скорректировали миномётный огонь, и страшно воющие мины накрывали оставшихся оппозиционеров уже у березняка. К продолжающим греметь миномётным разрывам добавились взрывы пехотных мин, подбрасывая тела, отрывая у них нижние конечности, нашпиговывая осколками пах и животы. Орали раненые, ухали взрывы, грохотали пулемётные и автоматные очереди…
Командир группы капитан Туркалёв осматривал позиции фйдеров в штатный прибор ночного видения, отмечая расположение караулов, размещение пулемётных гнёзд.
В тыл фйдерам группа просочилась трое суток назад через березняк и проход в минном поле. О проходе узнали у сапёров. Вернуться собирались этим же путём.
Бригадного генерала группа обнаружила там, где и рассчитывали – на втором этаже в одном из городских зданий, бывших когда-то жилыми. В помещениях повсюду царила разруха, валялась поломанная мебель, какие-то вещи, детские игрушки, виднелись следы пожара, пожиравшего утварь, ползавшего по стенам, выжигая обои, панели стен, линолеум, ламинат и паркет полов, оставляя чёрные следы копоти на потолке. До сих пор валялись раздувшиеся от летнего тепла, начавшие непереносимо вонять трупы солдат противоборствующих сторон, тела гражданских обоего пола и, что самое страшное – тела детей. Этим гражданским по тем или иным причинам не удалось покинуть город, когда за него начались бои.
В этих условиях бригадный генерал Тарасевич провёл без малого две недели, укрываясь от федералов, кое-как перебиваясь найденной где-то вермишелью и пятилитровой пластиковой бутылкой с минеральной водой, которую экономил пуще всего, понимая, что скрываться наверняка придётся неопределённо долго, пока за ним пришлют кого-нибудь. Если вообще пришлют. От этих мыслей генералу становилось не по себе, он успокаивал себя тем, что находившийся у него диск очень нужен руководству Оппозиции. Поэтому он терпеливо ждал, жуя вермишель, запивая её скупыми глотками, осторожно выглядывая на улицу, где хозяйничали фйдеры, и с каждым днём всё сильнее ощущал голод и чувство жажды, которая уже не проходила даже после глотка или двух бесценной воды.
Появление группы он, конечно же, прозевал. А когда в одну из ночей, мучимый бессонницей от стресса, увидел силуэты неожиданно возникших в тёмной комнатушке молчаливых парней в камуфляже, разгрузках, с непривычным оружием в руках, то весь съёжился, втянул голову в округлые полные плечи, сильно зажмурился, решив, что настал его конец. Неизвестные молча бросились на него, смяли, блокировали и устроили допрос.
– Войсковая часть? Звание? Должность? Фамилия? Отвечать!
– Хых… – охнул утробно генерал. – Не надо… – заскулил он тихонечко.
– Отвечать!
– Штаб тринадцатой армии Объединённой оппозиции, бригадный генерал Тарасевич, – затараторил торопливо генерал.
– Мы за вами. Диск при вас?
– Кто вас послал? – уже увереннее с нотками стали в голосе спросил Тарасевич, всё же опасаясь шевелиться.
– Тот, кто знает, что диск должен быть у вас, – неопределённо ответил неизвестный, позволяя генералу сесть и откинуться на стену.
– Опишите его внешность, – потребовал бригадный генерал. – Я должен быть уверен, что вы именно от него.
Даже в темноте Тарасевич увидел, как блеснули глаза незнакомца, отчего генералу стало неуютно.
– Мы можем сказать, что не нашли вас, и вернуться также, как пришли сюда. Или вы идёте с нами, или мы уходим без вас.
– Хорошо, – уже покладисто согласился Тарасевич. – Диск у меня, но я не скажу вам, где он.
– Уходим. Скоро светает, надо успеть выйти из города.