И зарделась: никак лишнее брякнула? Смущенная, отца под столом ногой толкает. А отец уже все и сам понял:
— В гости к нам не проедемся? У меня и карета своя, ждет.
— Ну что ж, — отвечает маркшейдер, — можно. Кстати, и рабочий день кончается.
Едут. Маркшейдер с принцессой рядышком. Молчат, дышат только.
Тут выскакивает на дорогу кот. В новых сапогах. Прямо чуть не под колеса. Кричит:
— Караул! Помогите! Пока мой хозяин купался, у него разбойники костюм увели!
Король на дочку смотрит. Та будто не слышит. А маркшейдер брови сдвинул, цедит сквозь зубы:
— Говорящие коты — в этом, согласитесь, что-то ненормальное есть. И хозяин его, видать, тоже ненормальный. Кто же в такую холодрыгу купается?
— Да уж, — подхихикивает принцесса.
Король объясняет коту:
— Тем более что у нас и место-то в карете занято. Ты уж, любезный, сам как-нибудь расстарайся, помоги своему хозяину.
— Да врет он все, — говорит маркшейдер. — Сам, небось, разбойник тот еще. А ну, брысь!
И уехали.
А мельников сын после того купания всю зиму с двусторонним воспалением легких провалялся. Кот его отхаживал, малиной поил.
Теперь давайте разберемся: кто же виновен в том, что для них эта история закончилась так невыгодно?
А конечно же, наша нерасторопная служба быта. Кто же еще? Это подумать только, по два месяца заказы мариновать!
Притча о мудром докторе Фаусте
— Вот почему-то считают меня дьявольски хитрым, корыстным ловцом человеческих душ, — пожаловался Мефистофель. — Да ничего подобного! Если мне какой господин нравится — как вы, например, — я просто так, из уважения только, готов обеспечить его бессмертием.
Мудрый доктор Фауст прищурился:
— Знаем мы эти разговоры. Бессмертие в переносном смысле, вы хотите сказать? Дескать, творение Гете бессмертно, а вместе с ним и я...
Мефистофель замахал руками:
— Ну вот, опять! Да нет же, никаких бессмысленностей, никаких аллегорий! Вот лично вам, созданию божию, из плоти и крови, я гарантирую неумираемость навсегда, вечную жизнь, хотите?
— Кто же не хочет? — сказал Фауст. — Хочу.
— Отлично! Только дайте расписку.
— Началось! Расписку! Иными словами, купчую на мою грешную душу?
— Ну доверьтесь хоть раз-то! Я сказал хоть слово о купчей? Обычную расписку: «Я, доктор Фауст, настоящим не возражаю против моего вечного существования». Дата. Подпись. И все. И я произвожу пару пассов...
Фауст задумался.
— Вечного-бесконечного, — пробормотал он. — Понял! Загвоздка вот в чем: проживу я, допустим, две-три тысячи лет, и надоест мне это до чертиков, хоть вешайся! А повеситься-то и нельзя, не получится. Живи, терпи до бесконечности. Это, монсеньор, хуже ада! Нет, я отказываюсь.
— Извольте, — живо возразил Мефистофель. — Пишите так: «...моего вечного существования до тех пор, пока я сам не пожелаю его закончить». Так вас устроит? Это даст вам право в любое время отправиться к праотцам.
Фауст снова задумался.
— Значит, подвох в другом. Так-так-так... А, вот что: стало быть, буду я стареть, стареть, пока не превращусь в дряхлейшего из дряхлейших, развалину, живые мощи. И, ясно же, буду одинок, как Агасфер. Потому что кому нужен такой трухлявый пень?
— Зачем же? — воскликнул Мефистофель. — Выберите себе любой возраст, самый цветущий, скажем, двадцать пять лет. И живите таким вечно.
— Ох, и хитры вы, монсеньор! — сказал Фауст. — Да только и я не вчера с дерева слез. Значит, картина такова: в двадцать пять лет я, может быть, полюблю прекрасную женщину. Мы поженимся, родятся дети. А жена стареет, а дети догоняют и перегоняют меня по возрасту, и лишь я все такой же обаятельный молодой оболтус. Ну и жизнь вы мне сулите!
— Как скажете, — смиренно сказал Мефистофель. — Тогда можно так: вы синхронно с супругой, детьми и друзьями старитесь до определенного возраста, ну хотя бы до девяноста. Так? А потом вы, уже один, начинаете молодеть и доходите постепенно до грудного, младенческого состояния...
— Ну, а вот это совсем уж ерунда, — сказал Фауст. — Так же еще заметнее будет. Что скажут окружающие? Да и мне-то зачем такая карусель?
— Я только предлагаю разные варианты, — пожал плечами Мефистофель. — Придумайте сами наиболее удобный для вас способ вечной жизни, а я готов исполнить.
— Придумаю, — сказал Фауст. — Не волнуйтесь, придумаю. А вот и придумал, слушайте: значит, так, я живу, как все люди, постепенно приближаясь к рубежу, — хорошо, пусть будет девяносто. Потом умираю, что вполне естественно будет выглядеть в глазах моих близких. Но! Тут же я возрождаюсь в каком-либо младенце и живу второй уже полнокровной жизнью до девяноста лет. И опять прыжок в детство, и так далее.