- Как хочешь, – после длительного молчания отзывается Сэльва и громко вздыхает. – Твой нрав не зря обсуждают у тебя за спиной. Грэнзе, ты прости, но я же о тебе больше думаю, чем о своей выгоде. Не вытянешь ты пацаненка, да и велика ли радость ему в подсобке стаканы драить, а вечерами с тобой тачки разбирать? Жизнь ли это? Какое у него тут будущее? Он с головой, соображает, да и внешностью Бог не обделил. Я же не со зла какого сказал. Он мог бы в богатом доме жить, одеваться хорошо, потом и образование какое-никакое получить…
- Ублажая владельца этого самого дома? – насмешливо перебивает Грэнзэ. – Или молодящуюся старуху с обвисшей дряблой кожей, на которую не встает у мальчика по вызову? Ты это хочешь ему предложить?
Судя по длительному молчанию Сэльвы, именно это он и подразумевал.
Грэя передергивает от отвращения. Никогда раньше ему не приходило в голову, что подобным образом можно зарабатывать себе теплый угол.
- Ну, ты же спишь с бабами за деньги, – фыркает Сэльва, словно защищаясь.
- У них, во всяком случае, стройные ноги и нет отвисшего живота, – брезгливо отзывается Грэнзэ. – И я сам выбираю, с кем и когда мне спать. Все, хорош языком молоть. Сколько я тебе должен за склад?
После долгого молчания раздается глубокий тяжелый вздох.
- Упрямый ты. Живите пока. До конца месяца платы не возьму, а потом тебе придется поискать, куда съезжать, я там планирую отремонтировать все и комнаты сдавать.
- Договорились.
Грэй слышит, как скрипят отодвигаемые стулья, а после раздается хлопок двери.
И становится тихо.
Он долго стоит у стены, слепо уставившись в нее и думая об услышанном.
Значит, его брат на самом деле работает за двоих, и еще сам платит Грэю из своего кармана.
Грэй хмурится. Он не раз спрашивал Грэнзэ откуда тот берет вещи и еду. Грэнзэ говорил, что шмотки отдает младший брат Юмы, а еда остается на кухне кафетерия.
«Врал…»
Грэй вздыхает и ставит очередной стакан на место, возвращаясь к своей работе.
«Зачем ему это? Не из долга же и прочей чепухи?»
Вечером, за ужином, Грэй долго и пристально рассматривает брата, словно впервые увидел.
Грэнзе выглядел старше своих лет. Ему легко можно дать 20. Длинные волосы он убирает в хвост на затылке, отчего лицо кажется более взрослым и жестким. Резко очерченные скулы, прямой нос и плотно сжатые губы выдают его непростой, грубый характер. Брови черные, как смоль, прямые, между ними ранняя морщинка и под ними прищуренные зеленые глаза, сосредоточенно смотрящие в свою тарелку.
Раньше Грэй не обращал внимания на то, что у Грэнзе такое уставшее злое лицо.
За те пять месяцев, что они прожили вне дома, Грэнзэ словно повзрослел на несколько лет.
- Кто такая Лия? – не выдерживает Грэй. – Почему ты мне ничего не рассказывал?
Грэнзэ откладывает вилку и бросает на него резкий убийственный взгляд.
- Уши грел? – только и спрашивает он.
Грэй кивает.
- Я только сегодня понял, что ничего о тебе не знаю. С кем ты живешь? Что тебе дорого и важно, почему ты так мало времени проводишь со мной, и что вообще творится в твоей голове… Я думал, ты встречаешься с Юмой.
Грэнзе сосредоточенно трет пальцами виски, словно у него начинает болеть голова.
- Ясно, – выдает он, полностью игнорируя все вопросы. Встает и выходит прочь.
Грэй бросает вилку и бежит следом за ним.
Грэнзэ сидит на ступеньках отгрузочного крыльца и курит, рассматривая бегущие по небу облака.
- Ты не ответишь? – Грэй садится рядом и отбирает у него пачку сигарет.
Грэнзэ не возражает, только с кривоватой усмешкой смотрит, как Грэй возится с зажигалкой, пытаясь прикурить.
- А что тебе рассказать? – наконец спрашивает он. – О чем? О том, как я познакомился с Сэльвой или Юмой? Как стал тем, чем стал? Почему не ищу способа выбраться отсюда и стать кем-то большим? Грэй, моя жизнь здесь. Я так живу и не хочу иной жизни, и никогда не стану ее искать. Мое место здесь. С меня хватит.
- Кем она была? – Грэй не по-детски смотрит на брата в упор, почему-то уже абсолютно уверенный, что вся проблема заключена в странной девушке, со звучным именем «Лия».
Грэнзе долго молчит, так долго, что Грэю начинает казаться, то ответа уже не будет.
- Я любил ее, а она, наверное, любила меня. Или она любила только шприцы и свой дорогой дом. Свой драгоценный, красивый, сказочный мирочек с лестницами из красного дерева и высшим образованием. Она умерла, Грэй, и ее родители закопали тело в дорогущем гробу из палисандра в землю на семейном кладбище и водрузили там мраморный крест. Они ничего о ней не знали, но она была частью их положения в обществе и осталась статусной вещью, улыбаясь с фотографии на надгробии, добросовестно оплаканная совершенно чужой родней.
- Как же вы встретились, если она была не из наших? – Грэй потрясенно моргает.
Ему в голову не могло прийти, что можно вот так запросто пообщаться с теми, кто живет за чертой их нищеты и грязи. Они же так далеко, за своими коваными заборами в дорогих особняках и шикарных машинах.
Иногда Грэй мечтал хоть раз оказаться в таком вот доме и узнать, какова она – эта роскошная жизнь, но после услышанного сегодня разговора эти мечты стали казаться ему чем-то до тошноты противным.
- Была, – коротко вздыхает Грэнзэ. – Я видел этот мир изнутри, Грэй, там нет ничего красивого и изысканного. Там все мертво, все продается за деньги или за пакетик наркоты. Это та точка соприкосновения, где мы встречаемся с этими разряженными павлинами с насквозь гнилым нутром. Они хотят наших шлюх с их красивыми телами, выпивки, дури, порнухи. В их мире этого как будто бы нет и официально нет этому места, поэтому на тонкой границе сделок наши миры соприкасаются…
- А чем мы лучше? – горько перебивает Грэй. – Отец бросил мать и свалил, она вечно выливала эти упреки на твою голову, а теперь, скорее всего, валяется в грязной койке с таким же алкашом, как и он, и теребит его за вялый член ради пары зеленых купюр. Чем наш мир отличается, кроме того, что у того есть хотя бы красивая обертка?
Грэнзе бросает на него долгий пронзительный взгляд, как ножом режет.
- У нашего мира есть душа, брат, – тихо и очень серьезно возражает он. – Я не продам тебя даже за гору золота, потому что ты дорог мне, и не упрекну ни в чем не потому, что так не принято, а потому что я не хочу тебя ни в чем упрекать. Раз ты все услышал, то пойми, не в деньгах счастье, я заработаю сколько нужно, сниму квартиру, переедем отсюда. Ты станешь взрослым, станешь хорошим человеком и сможешь решать, как прожить свою жизнь. Вот этим мы отличаемся от них, – мы живые и настоящие, хотя в наших с тобой жилах и течет их дурная, поганая кровь…
Грэй вскидывает удивления взгляд.
Это все Грэнзэ только что ему сказал?
Немногословный, злой, сегодня в кафетерии обещавший снять с человека скальп за неуместное предложение?
- Почему дурная?
- Тот алкаш, что сделал нас в пьяном бреду и потом ушел побираться и сдохнуть, был бла-ародных кровей, – язвительно замечает Грэнзе, уставившись в ночь странно больными глазами. – Он пришел сюда из мира достатка и золотой мишуры, пришел, потому что не мог больше там жить, попрекаемый за свою любовь к алкоголю. Непонятый гений, бля. Мы – не такие, как все здесь. Не от сохи. Ты не заметил, что даже в школе отличаешься внешне?
Грэй кивает.
Да, он замечал разницу…
У брата и у него самого были до странного узкие кисти рук с длинными пальцами, совсем не свойственными их рабочему классу.
И лицо Грэнзэ, такое правильное и такое строгое среди грубых угловатых лиц тех, кто всегда ошивается тут.
Грэй знает, что его брат нравится женщинам, но ему и в голову не приходило, что Грэнзэ станет спать с ними за деньги, продавая свою внешность, доставшуюся, как теперь выяснилось, от отца-аристократа.