Но вот недавно тот же вопрос о рецензии возник в принципиально иной плоскости: «Это ваш святой долг». И последние два слова поразили меня своей простой п непреложной правдой. Святой долг — это долг, который нельзя не выполнить и нельзя переложить на других.
II при таком уговоре отступает суета. Вчитываюсь в книгу Бориса Стрельникова, в его Избранное, возвращаюсь вместе с ним в нью-йоркские дома и улицы, еду рядом в Теннесси, Кентукки и Мичиган, вижу его глазами десятки людей и через слова и строчки вижу еще и его, живого, каким знал,— с женой и детьми, с друзьями.
Что говорит он нам, оставшись жить в книгах? Первый из уроков Бориса Стрельникова труднее всего поддается усвоению. Это сугубо индивидуальный урок таланта. Название одного из разделов книги — «Карандашный набросок Нью-Йорка» — указывает на главное свойство Стрельников- ского дара. Он мастер миниатюр. В американской части книги содержатся около сорока превосходных словесных изображений разных человеческих типажей и сторон жизни. В газете с ее потребой и злобой дня газетчик Стрельников теснил писателя, но в его книгах писатель брал верх. Перед нами маленькие рассказы художника слова, уже выдержавшие проверку временем и имеющие право на долгую жизнь. Их следует переиздавать в ряду других произведений своеобразной отечественной классики на международные темы. И тут возникает старая проблема: международники — беспризорники в нашем литературном хозяйстве, потому что чохом идут чисто по ведомству политики, а не литературы. Каждый из живых в свою меру заботится о себе, но кто будет хлопотать в издательствах об ушедшем?
Борис Стрельников никогда не забывал, что его широкому читателю американская жизнь неведома и невидима. Он писал ее зрительно, и это ему давалось. Он прекрасно владел русской речью и — редкое для журналиста-международника качество — ограждал ее достоинство от наступления иностранных слов; это очень трудно, когда пишешь о загранице и живешь там, когда со всех сторон тебя обступают слова и понятия другой жизни. Вкус его был безукоризненным, в чувстве меры сквозило нечто чеховское, так же как в его мягкости, спокойствии, уравновешенности. Сарказму, незаменимому в обличениях и разоблачениях, Стрельников предпочитал мягкий юмор, доказывая, что и юмор сражает наповал, если за ним чувствуется присутствие силы.
Оп был писателем не только потому, что владел словом и умел заинтересовать читателя. Он был писателем потому, что его томила жажда рассказать о том, что он видел и чувствовал, и потому, что в его книгах бьется доброе и мудрое сердце. Он хотел понимания между людьми, и на его месте международника это означало понимание между двумя народами — советским и американским.
К типичным международникам Стрельникова не отнести. В молодости он хватил лиха, прошел университеты войны. Образование его было скорее народным, чем международным. Формулы никогда не загораживали ему живых людей, а газеты и журналы — личных впечатлений, и последняя книга в полной мере выражает это его свойство. Он льнул к простым людям, будь то в Америке, Индии или Англии, избирал их своими героями и собеседниками и чувствовал себя не в своей тарелке среди людей знатных, «больших», даже тогда, когда его самого начали относить к таковым.
Разумеется, освещение политических событий и явлений, дипломатических, военно-дипломатических и чисто военных акций занимает главное место и время в работе наших зарубежных корреспондентов, особенно в США. Политика — хлеб насущный. Журналисты так или иначе участвуют в делании международной политики. Но важно, чтобы политическая кухня не превратилась в единственную территорию, знакомую корреспонденту, па которой оп действует. Стремясь к объемному, а не двухмерному видению вещей, журналист- международник должен соотносить политику с будничной жизнью обыкновенных людей, с их заботами о хлебе насущном. В этом один из важных уроков Бориса Стрельникова. В здравом смысле народа он находил надежду на лучшие времена и лекарство от ужесточения политики и упорно отказывался участвовать в состязаниях по дегуманизации, в которые пытаются втянуть нас наши идеологические противники за океаном. Его гуманность органически сочеталась с взглядами коммуниста и интернационалиста.