И как-то так получилось, что разговор с Томасом Пауэрсом лег в русло моих собственных размышлений и создал ту эмоциональную критическую массу, которая производит взрыв—неотложную потребность написать о самом сокровенном и форму выражения этого сокровенного. И неожиданно легко я написал сентиментальные заметки политического обозревателя о том, что мир тесен, так как от американцев до нас всего полчаса лета межконтинентальных ракет и так как в этом мире мы — так ли уж неожиданно? — находим друг друга со своими тревогами.
Может быть, и не стоило бы возвращаться к этим заметкам, упоминать о мыслях, осенивших тебя ранним предновогодним утром, но, во-первых, без этого не будет новогодних видений остановленного и вновь тревожно двинувшегося времени, а во-вторых, не только мпр неделим, по и человек неделим, и в нем все слилось и все сплелось — дом и работа, близкие и дальние, след на снегу и царапины на сердце.
Не скажу, что эти заметки были исповедью. Но искренность в них была, искренняя попытка пробиться к этому американцу. И был еще, если потрезвее взглянуть, некий опыт: поймет ли он этот порыв? В сентиментальных — п субъективных — заметках, если рассудить этот опыт задним числом, был заложен вопрос объективного порядка — о возможности понимания двух людей, двух журналистов из разных миров. И еще один вопрос — о связях этих двух миров: дойдет ли до него в Америке большая статья, посвященная встрече с ним и опубликованная — с добрыми намерениями — в известной советской газете? Слышат ли они нас так, как мы их слышим? Читают ли, как мы читаем? Способны ли на контакт? Не пустые вопросы, потому что без контакта нет понимания, а без понимания не жди впереди ничего хорошего.
И вот, получив его статью в суматошные часы новогоднего кануна, я суматошно ее перелистал и удостоверился: нет, не услышал. Опыт не удался! Говорят о контактах с внеземными цивилизациями. А есть ли с земными, между земными? Тоже не пустой вопрос. Я ничуть не преувеличивал ничтожность, малость, частность моего опыта, по в то же время исключал случайность полученного результата. Мои заметки оказались пустым сигналом, канувшим в бездонности Вселенной. Так тесен ли мир? Находим ли мы друг друга? И если такой американец оказывается глухим в такое время, то что же пас в самом деле ждет?
От этого вопроса нельзя было забыться ни среди белых,
лечащих душу полей пи в ту ночь, когда па берегу Пахры мы штурмом брали Новый год, жаря шашлыки на костре.
Это была незабываемая картина. Издалека, в пляшущих отблесках огня мужчины в зимних куртках и вязаных шапках, мастера шашлычных дел, создавали силуэты средневековых ратников. А вблизи вдруг лезли на ум видения ядерного аутодафе. Когда в костер летел еще один ящик, принесенный с хозяйственного двора, его деревянные план- ни вспыхивали и огненно таяли, напоминая жуткие кадры из американского телефильма о ядерной войне — «На следующии день», о котором мы все читали. На этих кадрах также мгновенно, как легкие планки в костре, красно вспыхивали человеческие ребра, чтобы через неуловимую долю секунды стать частью обуглившегося скелета, а через другую неуловимую долю — бесследно испариться.
Небо над веселящимися людьми было молчаливым и торжественным. «Надмирно высились созвездья в холодной яме января...»
Потом остановленное время опять пошло. И первым моим чтивом в новом году была как раз статья Томаса Пауэрса «Из-за чего?». Читал внимательно и должен призвать, что это — серьезное журналистское исследование, честное и отчаянное. Может быть, его ответ не в том, услышал он или нет посланный сигнал, а в том, что проделал другой опыт — и другую работу. Он рыл, как крот, в историю — от Перикла и Аристотеля до современных военных историков, а также добывал первичную информацию — в «дурные вести» — в многочисленных встречах с теми американцами, кто, по его словам, изобретает, создает, испытывает, покупает, охраняет, объясняет, нацеливает и готов доставить к цели ядерные вооружения.
И вот в мои новогодние видения вторглись мрачные фантасмагорические видения американца Томаса Пауэрса.