Второе «начинание» — это Иран, американская политика в этой стране. Сделали ставку на шаха, преданного американцам и предававшего свой собственный народ, и осуществляли усиленную милитаризацию Ирана с двойной целью — вырастить регионального жандарма в стратегически важном районе Персидского залива, а также обзавестись плацдармом на южной границе Советского Союза. До поры до времени эта политика, проводившаяся при шести американских президентах, считалась большой удачей Вашингтона. Изнанка ее в полной мере открылась при Джимми Картере. Это на него в начале 1979 года политическим землетрясением обрушилась иранская революция, а в конце 1979 года — захват американского посольства в Тегеране и его персонала. И вот в завершение многолетнего этапа американо-иранских отношений, все время числившихся в активе Вашингтона, та же, что во Вьетнаме, единственная добыча — возвращение домой американцев, на этот раз не пленных, а заложников другой страны, да, взятых заложниками в нарушение норм межгосударственного поведения, по и в силу той фанатической ненависти, которую пробудили у иранцев действия Вашингтона...
В свои последние недели в Белом доме Бжезинский любил рассуждать о трех «центральных стратегических зонах» нынешнего мира. Первая, более стабильная,—в Европе. Вторая — Дальний Восток и Юго-Восточная Азия. И третья, самая взрывоопасная и беспокойная,— район Персидского залива, Ближний и Средний Восток, Юго-Западная Азия. Минувшее десятилетие зарегистрировало два сокрушительных американских провала в двух «центральных стратегических зонах» — и два финала в виде двух «хоум-камииг», окруженных взрывами патриотических страстей.
Кто виноват? Снова принято и даже модно все американские беды взваливать на Советский Союз. Но и в обстановке шовинистического возбуждения вряд ли кто возьмется всерьез отрицать, что обе упомянутые неудачи были 44 собственного производства, были результатами пагубного курса Вашингтона.
Встает неизменный вопрос об извлечении уроков. Они разные, можно сказать, противоположные. Индокитай отбил у американцев охоту и вкус к заморским вооруженным интервенциям, вызвал в правящих кругах оживленные дискуссии о «пределах» американской мощи и влияния в мире и впервые за послевоенный период породил даже некие настроения «неоизоляционизма». Оказалось, на короткое время. Имперский подход, политическая философия и практика интервенционизма недолго пребывали в загоне. В частности, и иранский кризис стимулировал американских «ястребов», испытывающих приступы своеобразного реваншизма (как в отношении «домашних голубей», так и при виде сокращающегося влияния Соединенных Штатов в мире) и, конечно же, выдвигающих на передний план пугало «советской угрозы».
Затянувшуюся историю с заложниками, совпавшую к тому же с годом выборов, приспособили именно как наглядное пособие. Оно должно было убеждать американца, как «унижают» Америку из-за того, что она стала «слабой», и агитировать за наращивание военной мощи и ее применение в ситуациях, возникающих далеко от американских берегов. Так, в 1979 г. была провозглашена «доктрина Картера», начали создавать «силы быстрого развертывания» и лихорадочно искать базы и союзников в «третьей стратегической зоне», надолго разместив военно-морскую армаду в районе Персидского залива. И Рейган, вступив в должность в день освобождения заложников, вместе с президентскими обязанностями получил ту крайнюю атмосферу воинственного патриотизма и шовинизма, которую его администрация сразу же использовала, провозгласив провокационную кампанию борьбы с «международным терроризмом» (хотя, если разобраться, глубинным своим истоком история с заложниками имела международный терроризм ЦРУ, свергшего в 1953 году национальное иранское правительство Мосаддыка).
Бывший президент, отбиваясь от критики справа, ставил себе в заслугу, что при нем военные расходы США вновь стали расти, покончив с послевьетнамской заминкой, и продолжали расти все четыре года его пребывания у власти. Уходя, он оставил на рассмотрение преемника проект военного бюджета на 1982 финансовый год почти в 200 миллиардов долларов, а с дополнительными ассигнованиями и свыше 200 миллиардов. Но дело не только в астрономических миллиардах на войну. Дело в откровенной милитаризации самой концепции внешней политики. В своем последнем послании конгрессу Картер прямо-таки отождествляет внешнюю политику с военной мощью. Первоочередной внешнеполитической задачей он называет следующую: «Уц. реплять военную мощь Америки и ее союзников и друзей».