В 15 километрах от взрыва все деревья загораются до того, как их вырвет с корнем взрывная волна. Железнодорожные мосты рушатся, вагоны опрокидываются, автомашины, как детские мячики, подбрасываются в воздух. В 25 километрах от эпицентра вспыхивает трава на газонах загородных домов, загораются листья на деревьях, испаряется краска на внутренних стенах, дети, катающиеся на велосипедах, слепнут…
Вот всего лишь сухой конспект, не учитывающий радиоактивное облучение, генетические последствия для биосферы, страдания оставшихся в живых, которым суждено завидовать мертвым. Конспект мгновенной гибели цивилизации.
Говорят, что 20-мегатонные бомбы устарели, что эффективнее и предпочтительнее мелкая расфасовка. Но ведь и одна мегатонна — это верных 600 тысяч человеческих смертей. А сколько их, этих единичных мегатонн?! Число ядерных боеголовок достигает десятков тысяч — это ядерная смерть не такая концентрированная, но зато еще более всеобъемлющая.
Конечно, ни один человек в здравом уме даже с той, американской стороны не хочет ядерной катастрофы, потому что никто не хочет своей собственной смерти. Но можно ли жить бок о бок с этим оружием, которое все прибывает? Ведь оружие, изобретенное человеком против человека, всегда стреляло.
Говорят о равновесии страха как о гарантии от войны. Чем выше горы оружия, чем оно сильнее, тем страшнее пускать его в ход. Это знает и та и другая сторона, это знание и создает равновесие страха. Ну что ж, в конце концов это странное равновесие, рожденное нашим веком, в чем-то эффективно. Опо опирается на инстинкт самосохранения — самый сильный из инстинктов. Но может ли оно быть вечным? Равновесие страха вызывает в сознании образ канатоходца. Чем больше накоплено оружия, то есть чем выше натянута веревка, тем осмотрительнее и искуснее должен быть канатоходец, потому что, сорвавшись, оц разобьется вдребезги, Но разве там пам место, на той веревке? Все-таки это крайне неестественная гарантия мира. Можно ли на этой веревке балансировать из поколения в ПОКолоппе? Не лучше ли предпочесть более простой и надежный способ — спуститься на землю или хотя бы снизить уровень военного противостояния, ограничить вооружения? Как раз это мы и пытались сделать вместе с американцами в 70-е годы.
70-е годы, если оглянуться назад, были временем больших надежд. В 1972 году, несмотря на наши разногласия из-за вьетнамской войны, президент Никсон приезжал в Москву, были заключены важнейшие соглашения. В 1973 году Л. И. Брежнев нанес визит в США. Мы говорили о необходимости сделать разрядку необратимой. От соперничества к сотрудничеству — такой принцип выдвинул с той стороны Никсон.
На примере движения этой формулы легко проследить препятствия, которые вырастали па пути разрядки. В первой половине 70-х годов казалось, что сотрудничество отодвинуло соперничество, и летом 1975 года эмоциональным символом этого, увы, непродолжительного периода был совместный космический полет «Союз» — «Аполло». Потом и при Никсоне, и при Форде главный теоретик и практик американской дипломатии Генри Киссинджер стал все чаще подчеркивать: не только сотрудничество, но и соперничество. Бжезинский при Картере, уже во второй половине 70-х, все больше упирал на соперничество, почти забыв про сотрудничество. А Рейган пришел под лозунгом соперничества, воинственности, конфронтации — именно так он, судя по его действиям, расшифровал мандат консервативно настроенных американцев, которые привели его в Белый дом.
Необратимость разрядки? Увы, сегодня это лишь несбывшаяся мечта. Жизнь оказалась жестче. В своем мощном контрнаступлении американские противники разрядки одержали победу. Будем надеяться — временную.
Напомню, что па первом этапе своего контрнаступления противники разрядки в США выдвигали требование «свободы эмиграции» из Советского Союза советских граждан еврейской национальности. Эта история кончилась тем, что в 1974 году опи заблокировали американо-советское торговое соглашение — уже подписанное.
С 1975 года главным их тезисом стал тезис о «советской военной угрозе». Это миф — не устаем повторять мы. Да, это миф. Нападать на Америку мы не собираемся. Но когда