45-летний Александр Твардовский писал: «Ты дура, смерть: грозишься людям своей бездонной пустотой, а мы условились, что будем и за твоею жить чертой. И за твоею мглой безгласной, мы — здесь, с живыми заодно. Мы только врозь тебе подвластны,— иного смерти не дано».
И дальше поэт так мотивирует свой смелый вызов бездонной пустоте смерти: «И, нашей связаны порукой, мы вместе знаем чудеса: мы слышим в вечности друг друга и различаем голоса. И как бы ни был провод тонок — между своими связь жива. Ты это слышишь, друг-потомок? Ты подтвердишь мои слова?..»
Как это верно и мудро! Мы только врозь тебе подвластны, смерть, а вместе мы знаем чудеса бессмертия. Жив Пушкин, жив Тютчев, жив Маяковский, Шекспир и Гойя, Моцарт и Сент-Экзюпери живы, потому что мы, живущие сейчас,— это среда, в которой слышны и различаемы их голоса. Стоя у могилы Твардовского, я могу подтвердить верность его пророчества, будучи, правда, не потомком его, а всего лишь младшим современником. Но билет в бессмертие выписан не только великим творцам, перекликающимся в вечности. Каждый из нас бессмертен, потому что каждый стоит в том ряду, где связь идет от дедов к отцам и через нас, через тонкий провод, к детям и внукам.
Хиросима вносит поправку. Ядерная катастрофа обрывает такую связь, потому что грозит гибелью человеческого рода, а для оставшихся в живых — гибелью культуры, духовных ценностей, делая их бессмысленными в свете дикого акта коллективного самоубийства человечества.
Между тем в атомной купели 1945 года многое выглядело проще. Крестным отцом бомбы, сброшенной на Хиросиму, был президент Гарри Трумэн. В своих мемуарах «Год решений» Трумэн писал, что «никогда не сомневался, что ее следует использовать».
Уже тогда ее, атомную бомбу, использовали прежде всего против русских, хотя в Хиросиме и Нагасаки погибли японцы. Когда последние приготовления к секретному пробному взрыву велись в Аламогордо, штат Ныо-Мексико, американский президент отправлялся на послевоенную встречу лидеров антигитлеровской коалиции в Потсдаме. Близкие люди отмечали его тайную сладкую надежду. Он ликовал: «Если она взорвется, как я надеюсь, у меня будет настоящий молот на этих парней». То есть на русских.
Бывший незадачливый галантерейщик из Канзас-Сити выводил свой дебет — кредит и не думал о том, что от Хиросимы качнется земной шар, о том, что грибовидное облако, в котором воспарят к небесам нетленные души заживо испарившихся японцев, повиснет над человечеством вопросом — быть или не быть? Трумэн считал, что по его стране колокол звонить не будет.
От него не отрекся ни один из его сменщиков в Белом доме. А нынешний президент так с ним перекликается, что лучше ее бы и не было, такой переклички.
Однажды Рональд Рейган принимал в Белом доме группу американских школьников. Кроме прочего Хиросима покушается на самое, может быть, ценное достояние детства — ощущение бесконечности жизни. И па встрече со школьниками зашла речь о ядерном оружии. И вот что сказал президент: «Мы единственная страна, когда-либо воспользовавшаяся этим оружием. Это было во время второй мировой войны в применении к Японии. Но мы были единственной страной, имевшей такое оружие. А теперь задайте- ка сеое вопрос: сбросили бы мы эту бомбу, если бы знали, что у них тоже есть бомба, которую они способны сбросить па нас? По-моему, все мы знаем ответ на этот вопрос».
Трумэн не задумывался, бросать или не бросать, потому что знал, что «у них» бомбы нет. Вот вам — в простейшем объяснении истоки Хиросимы. А заодно и всей гонки вооружений. Там,, за океаном, все хотят обзавестись такой «бомбой», которой у другой стороны пет. Такую «бомбу», по президентской логике, можно было бы и сбросить.
А надо ядерное оружие запретить, запасы его заморозить, сократить и уничтожить. Чем ближе будем к этой цели, тем дальше, будет отходить наваждение Хиросимы.
Накануне Рональда Рейгана
БЕЗ РУЛЯ И БЕЗ ВЕТРИЛ
От душного августовского Нью-Йорка осталась в памяти среди прочих и такая — с политической нагрузкой — сценка. На пятом этаже отеля «Стэтлер» стою за пропуском на съезд демократической партии США, который открывается через улицу в элегантном «Медисон сквер гарден». В очереди никак не меньше двухсот корреспондентов, некоторые с дорожными мешками, с пишущими машинками — прямо с самолета. Изнываем от жары, неподвластной даже американским кондиционерам.
И вот вдоль этой очереди медленно движется мужчина со стопкой светло-желтых листочков в руке. Протягивая нам листовки, приговаривает, что система ни к черту не годится и что пора всерьез подумать о спасении Америки. «Он, должно быть, спятил»,— возмущенно бормочет молодой американец, стоящий передо мной, и демонстративно отворачивается от мужчины и его листовочек. В самом деле, может быть, еще один полусумасшедший эксцентрик? Сколько их, спасающих Америку?! Но я не отворачиваюсь и листовку на всякий случай беру.