Но если рассматривать сказку не просто как сказку, а как апокриф, нестыковка исчезает сама собой: Джузеппе-Иосиф лишь отчим, а настоящий отец у Буратино не так прост – ему сына что из глины вылепить, что из дерева вырезать проблем не составит.
Кто же в таком случае исполняет роль Богородицы, Девы Марии? Ни одного подходящего женского персонажа в первых главах «Золотого ключика» нет – Карло и Джузеппе не то вдовцы, не то убежденные холостяки...
Ответ возможен лишь один: сосна. Итальянская сосна – в дальнейшем Толстой покажет, что сосны в Италии ох какие не простые, весьма отличаются от одноименных российских деревьев... И Буратино на протяжении всей сказки сохраняет свою дуалистичную, двойственную деревянно-человеческую природу: как человек, он страдает от холода и голода, но в то же время не тонет в воде и способен послужить топливом для очага. Аналогия с двойственной, бого-человеческой природой Иисуса очевидна...
Кощунство, говорите? Не мог Толстой вкладывать такой смысл в свою сказку, изображая Богородицу в виде сосны?
Мог. Доказательства последуют ниже, а покамест замечу одно: кто скажет, что Буратино был зачат порочно, пусть первым кинет в меня сосновое полено.
Можно березовое. Или ольховое.
Глава 2. О личности автора
Но прежде чем мы продолжим дальнейший разбор «Золотого ключика», – перейдем, как говорится, на личности.
Необходимо ответить на вопрос, относящийся к области этики. Способен ли был Алексей Николаевич Толстой на этакое литературное хулиганство: переложить Новый Завет в шутовской, балаганной интерпретации, отдав роль Иисуса деревянной проказливой кукле с длинным носом?
Для правильного ответа стоит вспомнить кое-что из предшествующей литературной биографии Толстого. Отличался ли Толстой-литератор твердыми принципами? Едва ли... Активно сотрудничал с белогвардейскими изданиями, затем с эмигрантскими, затем с советскими, – и везде попадал в лад и в такт, везде его творения печатали. Чувства верующих и боязнь их оскорбить? Окружающая обстановка скорее располагала к такому оскорблению: попы на Соловках, в храмах – картофельные склады, в каждом киоске «Союзпечати» – свежие номера журнала «Безбожник» со свежими хлесткими поэмами Иванов Бездомных...
Но, может быть, все происходящее в стране с религией не нравилось Толстому? Все-таки граф, дворянин, человек из прошлой эпохи...
Не знаю, не знаю... Графское достоинство не помешало Алексею Николаевичу принять в свое время участие в довольно-таки грубой литературной фальсификации: его сиятельство на пару с историком Щеголевым сочинил подложные «Дневники» Анны Вырубовой, бывшей фрейлины императорского двора. Вырубова, женщина глубоко, до фанатизма верующая, в то время была жива, но на ее религиозные чувства «красный граф»... как бы помягче сказать... в общем, хорошенько перемешал те чувства с грязью, сочиняя заказанную антимонархическую агитку.
После такого сделать буффонаду из Нового Завета не составит труда. Даже на подлог идти не надо... Зато пришлось пойти на плагиат.
Обойти молчанием литературный первоисточник – сказку Карло Коллоди «Приключения Пиноккио» в нашем разборе, конечно же, нельзя. Потому что возникает другой вопрос: а сам ли Алексей Николаевич сочинил свой кукольный апокриф? Не позаимствовал ли у итальянского коллеги заодно уж и евангельскую линию, вместе с завязкой и многими эпизодами «Золотого ключика»? В конце концов, вольнодумцев и в Италии хватало...
Нет, в сказке Коллоди вольнодумством и не пахнет, скорее она грешит обратным: дидактичностью, навязчивым морализаторством. Да, некоторые эпизоды, которым предстоит стать предметом нашего рассмотрения, Толстой почти в точности списал из «Приключений Пиноккио». Более того, отдельные библейские мотивы в исходной сказке проскальзывают, – но ничего удивительного в том нет, все здание западноевропейской литературы стоит на двух фундаментах, на библейском и античном. Но «библейские» эпизоды у Коллоди разрознены и не складываются в единую евангельскую историю.
У Толстого же общий контекст «Золотого ключика» придает сочиненным Коллоди поворотам сюжета совершенно иной смысл, явно не задуманный итальянским автором. И в ряде случаев мы разберем это на примерах.
Отдельные «итальянские» эпизоды и даже персонажи (Говорящий Сверчок, например) никаких двусмысленных трактовок не допускают... Сейчас их использование назвали бы заурядным плагиатом для увеличения объема текста. Но не стоит судить писателя Толстого с позиций дня сегодняшнего: в те же годы писатель Волков еще более беззастенчиво использовал сказку американца Баума «Волшебник страны Оз», а затем много лет, эксплуатируя основанный на плагиате успех, писал собственные слабенькие продолжения... Не говоря уж о русских переводчиках девятнадцатого века, публиковавших французские авантюрные романы под своими фамилиями, без указания автора, да еще порой заменявших имена персонажей на русские, для лучшей доходчивости...
Однако пора от личности автора вернуться к тексту. Итак...
«Давным-давно, в городке на берегу Средиземного моря...»
Глава 3. О морях и озерах
Вот ведь что удивительно: в первой же строчке «Золотого ключика» говорится о Средиземном море – и затем море почти напрочь пропадает из сюжета... Герои сказочной повести не сидят на месте буквально ни минуты, непрерывная вереница приключений заносит их куда угодно, только не на морской берег. Лишь иногда море мелькает где-то вдали – например при пешем путешествии Буратино с котом и лисой в Страну Дураков оно видно с холма – и вновь исчезает.
Между тем в сказочном первоисточнике, у Коллоди, морские приключения соседствуют с сухопутными, и Пиноккио даже оказывается в брюхе у акулы... Но Толстому этот эпизод не интересен, его можно напрямую связать с библейской историей Ионы, но никак не с Евангелиями. Иисус проповедовал в Галилее, в родственной и знакомой ему среде, – разноплеменное и разноязыкое население приморских городков едва ли было способно воспринять его проповедь... Первые ученики Иисуса – рыбаки, но не средиземноморские, а те, что забрасывали свои сети в воды Тивериадского озера. Правда, жителям крохотной страны достаточно скромная акватория казалось морем – библейским морем Галилейским – но мы не будем впадать в географическую ошибку: вода пресная – значит, озеро, и везде в Евангелиях, где деяния Иисуса связаны с «морем», имеется в виду озеро.
Появляется озеро и у Толстого: Буратино перелетает его, ухватившись за лапы лебедя, но появляется мельком. Затем, как и Средиземное море, озеро еще несколько раз упоминается как деталь ландшафта и никакой смысловой нагрузки не несет. Роль «Галилейского моря» – важную и значимую для сюжета – исполняет совсем другой водоем... Да-да, именно он – грязный пруд в Стране Дураков. Зловонный сточный прудишко, рыбы в котором не осталось, лишь лягушки, пиявки и последняя уцелевшая черепаха – Тортила...
Однако именно в этот пруд псы-сыщики швыряют Буратино, но он не тонет (параллель между непотопляемостью Буратино и водохождением Иисуса, думаю, не нуждается в дополнительных пояснениях).
Однако именно на дне этой зловонной лужи лежит ключ от потайной дверцы...
Есть там и свой аналог рыболова – Дуремар, продавец лечебных пиявок. Вроде бы насквозь отрицательный персонаж, никак не способный сыграть роль апостола, но... Но в финале «Золотого ключика» Дуремар бросает Карабаса и примыкает к Буратино и компании, по крайней мере собирается примкнуть: «Вот хочу пойти к ним, – Дуремар указал на новую палатку, – хочу попроситься свечи зажигать...»