Пальцы Бруно все еще оставались скрещенными, когда десять минут спустя он обследовал Грегсона. При этом присутствовали Парсон и Моррисси. Физик продолжал делать пометки. Моррисси стоял молчаливый и напряженный.
Можно было пока что очень мало чего заметить. Грегсон лежал в кровати, с выбритыми белыми кружками на темноволосой голове, все члены его были расслаблены. Постоянного беспокойства как не бывало. Бруно по очереди открыл пациенту глаза и посветил в них. Зрачки сужались нормально.
— Вы слышите меня, Грегсон? — спросил он.
Губы Грегсона шевельнулись. Но он ничего не сказал.
— Все в порядке. Вы чувствуете себя прекрасно, не так ли? У вас нет никакого повода для волнений. Вы...
— Голова болит, — сказал вдруг Грегсон. — Очень болит голова.
— Мы что-нибудь дадим вам от боли. А теперь попытайтесь уснуть.
Выйдя из палаты в коридор, Бруно старался сдержать ликование. Нахмуренный Парсон прикрыл глаза.
— Вы уже можете что-нибудь сказать? — спросил он.
Бруно постарался успокоиться.
— Нет. Еще слишком рано. Но...
— Маниакально-депрессивная фаза подавлена, — вставил Моррисси. — Он выглядит вполне нормальным, каким не был последние три года.
— Замедлители действуют, — улыбнулся Бруно. — Ну, подождем и увидим. Еще нельзя завершить отчет. Да, сейчас он в здравом рассудке. Дадим ему отдохнуть. Позже проведем еще раз проверку. Я не хочу забегать вперед.
Но с Барбарой он позволил себе быть более восторженным.
— Мы сделали это, Барбара! Нашли средство против безумия.
Она склонилась над столом, чтобы налить в чашечки кофе.
— Я думала, что поскольку существует много типов безумия, то и лечение должно значительно варьироваться, — заметила она.
— Да, это так, но прежде мы никогда не добирались до настоящей основы проблемы. Можно лечить насморк простым покоем, прогревающими средствами или аспирином, но только вакцина добирается до корня проблемы. Некоторые типы безумия считаются неизлечимыми, но раньше и столбняк считался неизлечимым, пока мы не получили вакцину от него. Терапия суррогатом эмпатии — наименьший общий знаменатель. Она воздействует на электронную структуру разума, и если нет физических повреждений мозга, то наше лечение должно сработать.
— Так значит, именно над этим ты и работал, — сказала Барбара. — Ты даже не представляешь, Боб, как я довольна, что у тебя все закончилось успешно.
— Ну... будем надеяться. Мы почти уверены в этом. Но...
— Теперь ты можешь взять отпуск? Ты так упорно работал!
— Еще несколько недель — и я смогу отдохнуть. Я должен поработать над своими записями. На данном этапе я не могу бросить Парсона одного. Но очень скоро, обещаю тебе...
Он поднял взгляд, чтобы увидеть ее улыбку. И внезапно напрягся. Улыбка ее продолжала расширяться, делалась все длиннее, нижняя губа отвисла так, что показались все зубы. Веки опустились и принялись удлиняться...
Нос рос на глазах.
Глаза медленно вылезли из глазниц и повисли на нервах вдоль щек.
Она все таяла, пока не скрылась из вида за столом.
Стол тоже стал таять и понижаться.
Все вокруг плавилось. Стул под Бруно сделался пластиковым, затем растекся. Пол превратился в миску, стены капали и стекали по ней в яркий водоворот в центре.
Бруно с ужасом увидел, что тоже скользит к воронке. Воронка подхватила его и закружила в хаосе грома, стремительного падения и отвратительного ужаса.
Ветер взревел с удвоенной силой... Воронка сомкнулась вокруг него... Он стал падать во тьме...
Когда он проснулся в этот раз, то ни в чем уже не был уверен. Его не покидала паника. Позже Бруно узнал, что пробыл в полубезумном состоянии целых восемь дней, и лишь непрерывное внимание Моррисси не давало ему разбушеваться. Затем потянулись недели выздоровления, потом отпуск, и казалось, что прошло очень много времени, прежде чем он вернулся из Флориды здоровый и загорелый, чтобы продолжить работу.
Но все равно даже тогда страх не уходил. Управляя блоками лечебницы, Бруно чувствовал этот страх — легкий, словно акварельный набросок. Он коснулся руки Барбары и ощутил некий комфорт от ее близости. Она помогала ему, хотя и не понимала этого. После этого каждый день, когда Бруно оставлял ее, у него было мимолетное предчувствие, что он никогда больше ее не увидит. Чтобы забыть о неопределенности своей опоры, о том, что земля под ногами уже не такая незыблемая, Бруно погрузился в рутину лечебницы. И постепенно, с течением времени, этот иррациональный ужас уходил.
А Грегсон вылечился. Он все еще являлся объектом самого пристального наблюдения, но все следы психоза, казалось, испарились. Еще оставались незначительные неврозы — естественный результат последних шести лет болезненного состояния, но и они исчезали под натиском надлежащей терапии. Эксперимент с замедлителями в сознании закончился успехом. Но все же, на какое-то время, Бруно отказался о повторения этого эксперимента.