К работе привлечены самые лучшие силы издательства ЦК ВЛКСМ.
…Я (первый раз в жизни) сейчас стал модным человеком в Ленинграде. Это при моем состоянии… приносит мне мало радости. В гостинице у меня, если я свободен, постоянно народ — журналисты, газетчики, киношники. Пишут в газетах. На днях организуют в здешнем Дворце пионеров встречу мою с пионерами. Сейчас снимают в кино со звукозаписью. В книгу я написал, говорят, хорошее предисловие».
11/II—37 г. Ленинград. «Не берусь утверждать, что нет больше людей, которые подобно мне с равными усилиями работали бы так, как я последние три года. Я затаил глубоко в себе мечту написать 2–3 книги, такие, чтобы мне не стыдно было подписать их своей фамилией. И вот началась сумасшедшая, адская работа внутри себя. Надо было скрывать это — иначе была опасность прослыть выскочкой и тщеславным. Я это скрыл, скрыл даже от тебя. Днем и ночью, даже во сие, Лизуша, я видел свои будущие книги. Меня сжигал зуд творчества. Помнишь, я написал книгу — целую книгу о Таймыре… Где она? Я изорвал ее, Лиза. Я понял, что она ничтожна, что я могу делать лучше, и порвал ее».
И еще одно — через пять лет.
13/IХ—42 г. Москва. «Здравствуй, Лиза. Очень доволен, что получил какие-то сведения о вас… Первый раз в Москву с фронта на 12 дней я приехал в мае 1942 года. Если бы ты знала, как долго и упорно искал вас с Иринкой… Так и не нашел.
Сейчас расскажу все по порядку… В конце июля (22/VII—41 г.) стойкое кровоизлияние в мозг опять свалило меня в кровать надолго. Паралич продолжался почти 4 месяца, до середины ноября 1941 г. Еще в августе меня привезли в Троицк к старикам, там я и лежал.
В январе меня призвали в армию, правда, не в строевые части, так как вот уже третий год я хожу сильно опираясь на палку. Трость отныне стала моей неотъемлемой третьей ногой. Я езжу сейчас по всем направлениям, собираю материалы для книги, которую мне поручили, — Обвинительная книга фашизму. Трудны очень в моем положении такие путешествия, по зато я очень доволен, что чем могу искрение и упорно помогаю своему народу в этот грозный час… Сейчас опять уезжаю на полтора-два месяца».
Я ничего не открою, если повторю лишний раз многими ценимую истину: как много значит в жизни человеческой любовь!
Именно ее, согревающую даже через десятилетня и утраты, почувствовала я в осторожном письме, пришедшем мне после публикации в газете «Советская Россия». Спросила напрямик и — вот он ответ, который и привел ко встрече: «Мы прошли с А. М. Климовым недолгий и нелегкий путь, но были счастливыми. Это была наша молодость, и мы не искали легкой жизни, наоборот, стремились туда, где было трудно, где была своеобразная целина… В наше время на Севере тоже были свои «буровые», добывающие не газ и нефть, а рушившие вековую отсталость этого сурового, дикого края. И мы были участниками, своеобразными первопроходцами».
…Любуясь Елизаветой Илларионовной, такой молодой, с осанкой спортсменки, изящной и элегантной в ее немалые годы, в течение десяти часов подряд слушала ее рассказ о молодости и мужании поколения, которое страна послала «штурмовать далеко море» и обживать неизведанный край.
Встретились они на Ямале: уральский журналист Анатолий Климов и комсомольский работник уральская девушка Лиза Чусовитина. Оказалось, не просто земляки — из одной Челябинской области. Начинать им пришлось в краю сплошной неграмотности и сохранившегося кое-где полуфеодального уклада, в краю, где хоронилась недобитая контрреволюция и каждая командировка могла быть последней. Кочевал по тундре комсомольский «красный чум» — корреспондент и первый секретарь окружкома комсомола, «луце пирипче», как называли ее в тундре.
Такие командировки длились месяцами, и Анатолий приучил Лизу вести дневники, с любой оказией писали они друг другу письма. Корреспондентом кочевых газет «Путина», «Рыбак», потом и «Красного Севера» неделями и месяцами мотался Климов по промыслам. Приезжали втроем: он, его закадычный друг, тоже журналист, Володя Смирнов и наборщик, линотипист Гоша Князев. Газету выпускали прямо на месте и ехали дальше.
Сохранилось письмо А. Климова его другу В. Неволину, написанное в феврале 1932 года.
«…Только вчера вернулся из второй командировки. Всего проехал по жуткой, мрачной, холодной и голодной тундре больше 5 тысяч верст. Опасно и интересно. Кроме обмороженных ног, рук и лица, остальное в порядке.