Шустрый парень лет девятнадцати, тот, что спрятал стакан, объяснил, что осень и зима у них теплая, а крышу можно починить. Другой парень сказал, что иногда их пускают в общежитие, в Красный уголок. Но там строго, что хочется, не споешь, а в одиннадцать комендант тушит свет и всех разгоняет. «Что мы, деточки, что ли?» Парень презрительно сплюнул через плечо. Но было видно, что ребят все-таки волновала зимняя проблема.
За столом, напротив Дорохова, сидел молодой человек постарше. Он внимательно смотрел на полковника, а потом спросил:
— Вы полковник из МУРа?
— Не совсем так, — улыбнулся Александр Дмитриевич. Отвечая, он думал, что уж больно быстро распространилась весть о его приезде, и так ли случайно дошла она до беседки?
Рассматривая собравшихся, Александр Дмитриевич выделил парня, сидевшего в центре. На нем была белая водолазка, а его старательно расчесанные длинные волосы локонами спускались на плечи. Он сидел настороженно и зло посматривал на Дорохова и Козленкова. Заметив, что привлек внимание, он спросил:
— К нам приехали дружинников выгораживать? Они и так никому прохода не дают. Мы им, видите ли, мешаем, живем не так. Песни не те поем, водку пьем. А пьем-то на свои, — парень дурашливо растопырил руки. — Ну, а что плохого мы делаем? — с вызовом обратился он к Дорохову.
Козленков подошел к говорившему, похлопал его по плечу:
— Так уж и ничего? А ты, Вася, расскажи полковнику пару своих анекдотов, и он сам разберется. От твоих рассказов даже вон у того серого кота шерсть дыбом встает. Или лучше похвастай, как Лешку Цыплакова избил.
— Не бил Зюзя Цыпленка, — вмешался худой высокий парень, сидевший рядом с Дороховым. — А попало ему за дело. Он у пацана в ремесленном взял деньги и не отдает. А этот пацан год их копил на фотоаппарат.
— Так, так, значит, у вас тут не только веселье, но и суд, и расправа, — усмехнулся Дорохов. — Пойдем, Николай, не будем мешать. Счастливо оставаться.
Ребята нестройно ответили и, как только полковник и Козленков отошли от беседки, запели им вслед озорную «Мурку».
— Вы обратили внимание, что музыкальная тройка все время молчала?
— Да, не снизошли до разговоров.
— Но и не помешали. А это уже сдвиг. Один раз мы пришли с Роговым, хотели поговорить, а они такой концерт закатили, что и слова не вымолвишь. Тот, что у вас про МУР спрашивал, это Толька Щекин, живет с матерью, отец от них ушел, а он учиться бросил, мать извел, работать не хочет. Устроим его куда-нибудь, он неделю походит, а потом сбежит, говорит, нет призвания. В прошлом году весной его за кладовки судили. Все обшарил в округе. У кого варенье, где компот или еще что-нибудь съестное — всё тянул. Афанасьев вызвал к себе Житкова, Зюзина и еще двух из их компании и спрашивает: «Пили вчера водку?» Говорят: «Пили». — «Яблочки моченые Толькины понравились?» Те молчат, а Борис Васильевич начал их срамить. Рабочие, мол, люди, а ворованное лопаете. Мало того, мальчишку на кражи толкаете. Водку покупаете и Щекина угощаете. Денег у него нет, ответить нечем, стал лазать по кладовкам, вам закуску достает. Срамил, срамил, и Зюзин пообещал со Щекиным поговорить и не пить, если неизвестно, откуда выпивка и закуска. Потом мы все-таки отправили Щекина в колонию. Он год там пробыл. Вел себя хорошо, и мать его забрала. Сейчас работает и, по моим сведениям, не ворует. Лешка, длинный такой, что рядом с вами сидел, тоже недавно освободился. Два года ему дали за кражу из квартиры. Дома у него уж больно плохо. Отец пьет и ежедневно устраивает скандалы. Мы его дважды за мелкое хулиганство сажали. Надоели Лешке все домашние неурядицы, и решил он уехать из дома, а перед отъездом кое-что из соседской квартиры прихватил. Когда освободился, пришел к нам в городской отдел, просил помочь. Устроили мы его на работу, осенью обещали дать место в общежитии. Я с него глаз не спускаю, как будто все нормально. В общем, Александр Дмитриевич, я так понимаю: в беседку ребята идут от того, что деваться им некуда. Одни повеселиться хотят, другим дома невмоготу сидеть. В кино сходил один раз, другой, а на третий — нет полтинника на билет. Или уже все картины видел. Идти во Дворец культуры — там надо вести себя чинно, благородно. До этого они еще не доросли, опять-таки танцы не все любят. Вот и идут сюда. Здесь все свои, никто не воспитывает, никто не говорит, что они «шпана отпетая», как в клубе случается. Привольно им здесь...
— Ну, а насчет преступления тоже договориться можно? — спросил Дорохов.