– Он попросил меня сопровождать его на Сэди Хокинс в его школе, – продолжил Курт, делая вид, что не заметил злости в его голосе и тыкая наугад в клавиши пианино.
– На Сэди приглашают дамы, так что не нахожу ничего странного в этом. Что мне кажется абсурдным, так это тот факт, что есть ещё школы, которые устраивают подобную херню. Это общественная школа, верно? – спросил вдруг Себастиан, искренне обеспокоенный другим аспектом жизни Курта.
– Да, но Чендлер говорит, что это не составит проблемы. В его школе политика нулевой терпимости к любым проявлениям насилия, как и здесь, – ответил Хаммел, понимая, к чему был тот вопрос. – Я согласился. Мне идея кажется милой. Это будет в следующую субботу. Ты не против?
Ещё как против! На ту субботу он уже забронировал небольшой домик в горах для них двоих. И окей, Себастиан не предупредил Курта, но только потому, что намеревался сделать ему сюрприз.
Это была бы своеобразная годовщина для них.
В ту субботу исполнялось ровно пять месяцев с тех пор, когда они начали трахаться как ёжики на каждой доступной горизонтальной поверхности.
Единственное, что вообще стоило отмечать, по мнению Себастиана.
– Если тебе это в радость, – отрезал он без малейшего намёка на всё это, однако. И, поднявшись, отправился открыть окно, чтобы выкурить сигарету.
– Ты уверен? У тебя точно не было других планов для нас? – спросил Курт, продолжая бренчать мелодию, которая сейчас смутно напоминала отрывок из какого-то мюзикла. Скорее всего, так и было, учитывая страсть Хаммела к этому жанру.
Себастиан хотел бы сделать вид, что не заметил оттенка неодобрения в голосе Курта, но он так хорошо успел изучить каждый его нюанс, что это было практически невозможно. Поэтому, обернувшись, с показным спокойствием он сказал:
– Кто тебе доложил? Болтушка Стерлинг или Дюваль Вездесущий?
Впрочем, каким бы ни был ответ, виноват был он сам, в любом случае. Спрашивать у этих двух идиотов совета, где в окрестностях можно найти милое местечко для романтического уик-энда, запершись в комнате… о чём он только думал? Это же как если бы он собственными руками запалил фитиль их любопытства, который, очевидно, не погас, пока они не докопались до истины и не разболтали всё Курту.
И прощай сюрприз.
– Стерлинг. Итак… Что ты хотел отметить? Первый раз, когда я отсосал тебе, или первый раз, когда допустил к своей заднице? – попытался пошутить Курт, но Себастиан почувствовал, что в этом вопросе было нечто большее.
Курт хотел больше опровержения, нежели подтверждения.
Он надеялся, что Себастиан намеревался отметить что-то большее. Может, что-нибудь до отвращения романтическое, вроде их первого поцелуя. Или просто начало… того, что было между ними, чем бы оно ни было.
Как раз то, чего Себастиан не мог ему дать.
Да, безусловно, Андерсон слишком его избаловал. Хаммелу никогда не найти другого мужчины, готового на вечерние марафоны фильмов, если только речь не о порно. У него больше не будет парня, распевающего ему серенады посреди улицы. И не потому, что геи не умеют быть романтичными, развенчаем миф, а просто потому, что геи – это мужчины, которые бегают за другими мужчинами и не думают обо всех этих глупостях.
Когда ты гетеро, мужская вселенная сталкивается с женской, и тебе приходится следовать определённому протоколу, чтобы добиться желаемого.
Ужины, цветы, подарки, более или менее дорогие, ухаживание, более или менее долгое, в ожидании момента, когда дама может сказать «да» и не показаться шлюхой. Но, если ты гей, все это ни к чему. Если хочешь траха – просишь траха, если хочешь спеть – просишь спеть…
Таково было убеждение Себастиана. И хотя Курт всегда говорил, что гей –прежде всего человек, и как таковой заключает в себе тысячи переменных, как и все люди, Смайт оставался уверен в своей правоте.
Конечно, если бы он на секундочку остановился, чтобы подумать об этом чуть больше, прежде всего, ему пришлось бы согласиться, что Queer as Folk всего лишь фильм, а не Библия, и тогда, возможно, задался бы многими вопросами относительно этих переменных, которые привели к тому, что он связался с таким претенциозным перфекционистом и моралистом, как Хаммел. А Курт, с другой стороны, возможно, спросил бы себя, как такой пылкий романтик как он, ценящий прикосновения кончиков пальцев больше, чем самый лучший минет – не то чтобы он пренебрегал минетами, разумеется – как мог он сойтись с таким неразборчивым типом, который думает только о том, чтобы развлекаться, и избегает обязательств.
Ну… на самом деле, Курт уже делал это, честно говоря.
– Без разницы. В тот вечер случилось и то, и другое, если не ошибаюсь, – только и сказал в ответ Себастиан, выныривая из этих размышлений.
Он никогда бы не произнёс вслух, что на самом деле прекрасно помнил, когда в точности они впервые поцеловались. И когда Курт в первый раз остался спать с ним после секса, вместо того, чтобы сбежать. Или, как и почему они решили начать… то, что было между ними.
Чёрт возьми, это было так по-девчачьи, и нет, он ни за что не мог в этом признаться.
– Ну, стало быть, ничего важного, можно и отложить, нет? Если я правильно помню, два дня спустя я позволил тебе сделать ту вещь с пробкой. Мы могли бы отпраздновать это, правильно? – Ах, вот и она. Очевидная и неприкрытая злость, которую Курт уже даже не пытался скрывать.
– На самом деле, это то, что больше не повторилось и осталось уникальным в своем роде событием; я бы сказал, оно заслуживает почестей, – подхватил Себастиан, хотя это было вовсе не то, что он хотел бы сказать, и, честно говоря, ему было глубоко наплевать на те все игрушки и приёмы, которые они с Куртом использовали во время секса. Но было яснее ясного, куда мог зайти этот разговор, и с него, как и с Хаммела, было довольно этого дерьма.
Он не был Андерсоном. Он был мудаком, подонком, эгоистичным ублюдком. Он не был бескорыстным, хрупким мальчиком, который изо всех сил старался быть совершенным в своем несовершенстве. Он не любил – он трахался.
Почему этого не может быть достаточно? Если им хорошо вместе, если они оба развлекаются, если это приятный способ набраться опыта, почему этого недостаточно? Им всего восемнадцать, не тридцать, ради всего святого!
Настоящий бардак – и это был действительно бардак, который продолжался уже пару месяцев – начинался, когда у Курта прорывалась наружу необходимость определить то, что было между ними… дать этому имя, прозвище, повесить ярлык, что угодно.
В такие вот моменты у Себастиана наступал кризис.
Он уже отказался от других любовников ради того, чтобы Курт чувствовал себя комфортно. Пусть Хаммел никогда не просил его об этом, он понял, что это именно то, что ему было нужно. И, с его точки зрения, это было большой жертвой. Ну, может, не такой уж и большой, учитывая, что Курта ему было вполне достаточно, но все-таки… это всё равно был отказ.
Он не мог позволить ещё и на поводок себя посадить. Курт и так держал его за яйца. Чего ещё надо?
Но Хаммел становился всё более чувствительным в отношении этого вопроса в последнее время. Почти нетерпимым к попыткам Себастиана отвлечь его. И, зачастую, они цапались из-за самых нелепых вещей. В точности, как влюблённая парочка, которой не являлись.
Курт хотел конкретный термин, чтобы определить то, кем они были. Хотел ясности. Он хотел знать, что Себастиан чувствовал к нему.
Но Себастиан не соглашался ни говорить об этих вещах, ни признавать, что, возможно, помимо постоянного желания трахнуть его в любом месте и в каждой возможной позиции, было нечто гораздо большее.
Потому что… что случится, если вдруг окажется, что он ошибся?
Что произойдёт, когда секс между ними утратит новизну и станет привычным? Что случится, когда познание тела другого неизбежно достигнет своего пика, и всё сделается скучным и уже изведанным?