Позади заскрипели гномьи механизмы, великаны вскинули щиты над головами. Первые ряды все еще бились с шавками. Запертые в ущелье — заняли оборону. Впрочем, выходить нужно было все равно. Любой ценой. В ущелье даже толком обороняться не выйдет: брошенный катапультой камень — упадет на голову своим же. Потому — только прорываться.
— Вот! — крикнул рыжий, крикнул весело, как-то слишком звонко — и только потому перекричал рев, вой и скрежет. — Вот это я второй рукой!
“Ты — мой!” — мрачно подумал Аскар, разрубив очередную тварь на подлете.
***
Йен шагнул назад еще раз.
У ущелья — ревело и рычало.
Всё шло по плану. Снежные волки держали их, не давая выбраться. Ветер послушно бил снегом в лицо, Ирхан слепил, пока виверны не закрыли небо, и тогда — небо обрушилось на головы тем, кто был в ущелье. Кто не успел выйти. Конечно, они вскинули свои щиты — у них должны быть щиты, они ведь шли биться против воинов на таких же, разве что помельче да послабее, птичках. Конечно, они вскинули щиты, но щиты способны укрыть от стрел — не от оборотней.
Наездники прыгали им прямо на головы, проламывая щиты, уничтожая всех и всё вокруг — так много, как смогут.
Да, они сейчас в человеческой форме. Да, они безоружны, да и не умеют особо владеть оружием, только клыками, когда те отрастают. Но Йен смог убедить их — не в клыках их сила. В звериной сути, в звериной ярости.
И да, они, прыгнувшие, скорее всего, погибнут. Но унесут за собой так много, как смогут.
А виверны, сбросив всадников, взмывали в небо и мчались к той части войска, которая еще не вошла в ущелье. Там вивернам как раз есть где развернуться. Там можно упасть с неба, на развороте снести сразу нескольких противников тяжелым ударом хвоста, вторым ударом разнести их хлипкие деревянные катапульты на полозьях, взмыть вверх и снова упасть. Да, виверны тоже выживут не все. Но хорошо, что он не колдун, а они — не его химеры.
Он не чувствует боли никого из них. Он просто отдал приказ. Он просто послал их на смерть.
И все они послушно выполняют его волю. Они не могут иначе — он Затхэ.
Снежные все еще держали удар, не выпускали противников. Рассыпались, разлетались мерцающими снежинками, вновь поднимались и вновь бросались в бой. Йен не видел, что творится за их спинами. Слышал: рев, лязг, грохот, крики. Он мог бы посмотреть, но не тянулся.
Вдруг понял: он не хочет смотреть.
Даже на творящееся прямо перед носом не смотрит — использует излюбленный фокус Тейрина: смотрит сквозь. Наверное, не просто так у Тейрина этот взгляд. Мальчик не хочет видеть многого из происходящего вокруг него, и мальчик делает вид, что не видит.
“А почему? — спросил у себя Йен и отступил еще на несколько шагов: великаны вновь продвинулись, выпуская из-за спин нескольких своих соратников. Ничего, всех не выпустят, не успеют. — Почему он не хочет видеть? Почему я не хочу?”
Да, красная кровь на белой шерсти никогда ему не нравилась, вплоть до легкого отвращения. Но сейчас — сейчас было другое. Как он только что подумал? Ему не больно? А точно не больно?
Потому что вот это, внутри, это, кажется, как раз то, что люди называют болью.
“Кажется, впервые”.
Вместе с Затхэ, оказывается, пришла не только неконтролируемая ярость. Вместе с ним пришла и боль. Возможность чувствовать боль. И теперь эта боль поднималась из глубин. И теперь Йен уже даже не думал задавать себе вопрос, хорошо или плохо происходящее, потому что впервые не просто знал — чувствовал: плохо.
Кровь на белой шерсти — плохо.
Напрасные жертвы — плохо.
И что он стоит в стороне — тоже плохо.
Он силен, он настолько силен, что силу эту едва может сдержать. Так зачем ее сдерживать?
“А если меня убьют? — снова напомнил он, но сделал твердый шаг вперед, потому что на самом деле уже все решил. И конечно же, беспечно возразил себе. — Не, не убьют!”
Сделал еще один твердый шаг.
И неуверенно добавил про себя: “Не должны”.
Взвыл предсмертным воем еще один волк, не успев рассыпаться снежинками.
Йен побежал.
Перед тем, как прыгнуть, перед тем, как вместе с ним взметнулся снег, а ветер лег под ноги, чтобы подбросить выше, чтоб он долетел, достал, еще одна мысль успела пронестись в голове за удар сердца.