— И на миг уже нельзя оставить без присмотра! — хмыкнул Ух’эр. Возмущенно топнул ногой — и трава вокруг рассыпалась серым пеплом.
— Рыжая пакость, — пожал плечами Лаэф.
Тон был такой, будто он говорил о назойливом насекомом, потому Ух’эр, сощурившись и подавшись вперед, уточнил:
— Которая?
Лаэф фыркнул. И снова будто бы сдержал — то ли улыбку, то ли смех.
На миг Ух’эр испугался, что пока его не было, они все что-то удумали, о чем-то сговорились, и теперь его ждет какой-нибудь очередной неприятный сюрприз. Ведь чему еще может так заметно радоваться брат? Брат, который вечно мрачен, серьезен и смертельно опасен, улыбки которого — насквозь лживы, слова — отравлены, движения — смертоносны…
И хотя умом Ух’эр понимал, что ему-то, да еще и здесь, бояться нечего, глубоко внутри было все равно не по себе.
— Эйра, — объяснил Лаэф.
И Ух’эр вспомнил, что есть еще одно объяснение, есть еще одна причина, по которой Тьма может так внезапно перемениться. Всего лишь одна.
Сорэн.
“Если они тут еще и миловаться начали, пока меня не было…” — возмущенно подумал он, но не закончил мысль. Это было бы слишком невероятным. Еще более невероятным, чем живой и чистый дождь в его царстве.
— Рыдала по детенышу, — пояснил тем временем Лаэф, и Ух’эр снова растерялся. Нахмурился. Брови сползли на нос, чуть не упали, пришлось снимать и заново цеплять на место: приложить ко лбу, быстро отдернуть одну руку и с размаху хлопнуть второй.
— Сеть, — сказал он, когда закончил с бровями.
Пока заканчивал — понял. Всё понял, кроме причины, по которой Лаэф так доволен.
И задумчиво спросил:
— Значит, Затхэ совсем из ума выжил? Решил прыгнуть туда, откуда так старательно бежал?
— Эйра так думает, — кивнул Лаэф. — Ей виднее, — и подмигнул Ух’эру, — она же мать!
Явно намекая, что мать из нее — так себе.
Пошутил, значит.
Каким шутником вдруг стал, а!
Ух’эр разозлился. На этот неправильный дождь, на неправильного Лаэфа, на глупого Затхэ и еще более глупую — всегда глупую — Эйру.
Придумала же, дурочка, детей заводить…
— Ты понимаешь, что это значит? — вкрадчиво спросил Лаэф.
— Что Эйре ничего нельзя давать в руки, — пробормотал Ух’эр. — Что не сгрызет и не сломает — потом само доломается.
— Это не ново, брат, — пожал плечами Лаэф. — Я о другом. Думай, — и протянул. — Ду-умай…
А Ух’эр подумал, как же они все надоели. И этот — в первую очередь. Избавиться бы…
— Нивен, — сказал он, вдруг додумавшись.
Эльфенок пролез в сон к Затхэ, наверняка прознал о его планах, наверняка попробует теперь ему помешать.
Только вот — где эльфенок, что с ним, Ух’эр не видел, не знал, не чувствовал. Как вышвырнули его из последнего сна — с тех пор и не знал.
Где и как тот проснулся, проснулся ли вообще, или бродит теперь еще одной тенью по его царству и скоро станет таким же надоедливым, как почти мертвый король Даарен… А если они еще и подружатся...
Ух’эр мотнул головой, отгоняя эту страшную мысль. Мысль отогнал, Нивена — так и не нашел.
Нивен, конечно, и раньше возводил стены, и раньше не подпускал, закрывался, защищался, но теперь — другое. Как будто нет его вовсе. Как ни тянись, ни зови, ни пытайся прокрасться в мысли — нет Нивена. Для них больше нет Нивена.
А Ух’эр так увлекся сетями — ну вылитая Эйра, и дурак такой же, — так заговорился с братом, что даже не вспоминал о нем, и лишь только что вдруг понял: Нивен больше не защищается, Нивен больше не борется, не закрывается и не спорит.
Нивен просто развернулся и ушел.
Лаэф пристально всматривался в лицо.
Лаэф не просто стал зрячим, он видел глубже, больше, дальше, он смотрел внутрь, и Ух’эр с каждым таким взглядом все лучше понимал Сорэн, выколовшую ему когда-то глаза.
— Ты потерял его? — спросил Лаэф так, будто даже не злился, будто просто жалел: то ли Ух’эра, то ли себя — которому достался такой вот нелепый брат.
— Я? — удивился Ух’эр. — Я только и делаю, что нахожу его! И уж если кого-то обвинять…