На прощанье мы устроим пир на весь мир, это папина мысль, и сейчас я ломаю голову, чем бы всех повкуснее угостить. Запеченный окунь по рецепту Мелькера, наверное, с этого надо начать. Потом пойдет копченая салака, грибной омлет и, может, маленькие аппетитные тефтельки. Торт со взбитыми сливками и кофе…"
Мелькер безудержно радовался предстоящему празднику. Ему хотелось завершить его фейерверком, «последним, аккордом» уходящего лета, как он утверждал. Но Малин воспротивилась этому, потому что хорошо помнила, чем кончился праздник по случаю улова раков, когда Мелькер умудрился взорвать все петарды зараз.
— Последний аккорд лета, да, это совсем неплохо, — сказала Малин. — Но больше никаких фейерверков здесь не будет. Пусть зарубцуются раны от прежнего.
Торт со взбитыми сливками куда более спокойный «аккорд лета», решила она, и торт подали в столяровой усадьбе теплым августовским воскресеньем, когда фьорд был как зеркало и все было «сверхлетним», как утверждал Никлас.
Пелле, Чёрвен и Стина сидели на крыльце Столярова дома, а Малин угощала их тортом, пока они не наелись досыта. Пелле с удовольствием съел торт, но все же, как и Мелькер, считал, что фейерверк был бы куда интереснее.
— А если бы папа взорвался? У него бы загорелись волосы, и воздушная волна понесла бы его к Заячьей шхере, — сказала Малин. — Неужели вам не понравился торт?
— Малин, знаешь что, — сказала Чёрвен, — он до чертиков вкусный, просто во рту тает.
— Ой-ой-ой, — покачала головой Малин, — мне бы больше понравилось, если бы ты просто сказала, что он вкусный.
— Не-е, тогда бы вышло, что я говорю о хрустящих хлебцах, — ответила Чёрвен.
Сёдерман выпил три чашки кофе, хотя знал, что после кофе у него урчит в животе, но раз Малин уезжает от него, надо же хоть чем-то утешиться, уверял он.
— Если бы это помогло, я бы выпил целую лоханку, — сказал Бьёрн и протянул Малин чашку. Глаза его были печальны, и Малин избегала смотреть в его сторону.
— Обычно с дачниками у нас по-другому, — сказал Ниссе. — Мы радуемся, когда они приезжают, но особенно — когда уезжают. А вот без Мелькерсонов Столярова усадьба в самом деле осиротеет.
— Но вы непременно вернетесь сюда следующим летом, это точно, — сказала Мэрта.
И тут Мелькера осенило:
— А почему бы нам не справить рождество в столяровой усадьбе? Ха-ха-ха, ну кто самый предусмотрительный на свете, как не Мелькер Мелькерсон! Я ведь на всякий случай снял дачу на целый год.
Дети испустили радостный вопль, а Малин тотчас обернулась к Мэрте с Ниссе и спросила:
— А можно? Неужто можно прожить в Столяровой усадьбе в лютую зимнюю стужу?
— Отчего ж нельзя, если начать топить дом с середины октября, — ответил Ниссе.
Мелькер тут же заявил, что ни к чему столяровой усадьбе простаивать без пользы, раз уж за аренду все равно заплачено. Хочешь сполна получить все удовольствия за свои денежки, справляй рождество в столяровой усадьбе, даже если дело кончится тем, что отморозишь уши. Он схватил Чёрвен в охапку и закружил с ней по комнате.
— Хей-хоп-ура, хей-хоп-ура! В сочельник все будут плясать до утра! — запел он. — Впрочем, не только в сочельник, но и нынче в час разлуки, — добавил Мелькер, — а не пройдет и нескольких месяцев, как мы встретимся снова.
— Пусть вокруг будут только веселые лица… слышишь, что я сказал, Боцман? — прикрикнул он, потому что вид у Боцмана был печальнее, чем обычно.
— Малин, отдай ему остаток торта, может, он повеселеет! Но Боцман съел торт с непоколебимо печальным видом.
— Хотя он, все равно думает, что торт до чертиков вкусный, я-то знаю, — сказала Чёрвен.
Пелле сидел на крыльце, подперев голову руками. Вид у него был такой же мрачный, как и у Боцмана. Все кончается: торт со взбитыми сливками, лето, а может, и сама жизнь, кто знает!
Но маленький кусочек торта, как ни странно, все-таки не доели. После пиршества блюдо из-под торта забыли, на радость осам, на столе в саду. «Счастливицы, — думал Пелле, — они останутся в столяровом доме, ведь маленьким осам не надо ехать в город и ходить в школу, такая уж у них райская жизнь».
Однако кусочек торта осам не достался. Чёрвен увидела его и прогнала ос. Три кусочка она съела раньше, но этот, с маленькой алой розочкой из марципана, казался еще аппетитнее, и у Чёрвен даже слюнки потекли. Она оглянулась в поисках Малин, потому что не привыкла ничего брать без спроса, но Малин куда-то исчезла вместе с Бьёрном, и дяди Мелькера было тоже не видать. Больше не у кого было спросить, а в любую минуту мог кто-нибудь прийти, увидеть кусочек торта и соблазниться им. Нужно было спешить. Тогда Чёрвен сложила ладошки и взмолилась:
— Боженька, можно я возьму кусочек торта?
И сама себе ответила таким низким басом, на какой только была способна.
— Доедай на здоровье!
После чего торту пришел конец! Празднику конец! И лету конец!.. Разве не так?
Нет, лето, конечно, не кончилось из-за того, что Мелькерсоны уехали с острова. Настали теплые сентябрьские деньки, когда по-прежнему жужжали шмели и порхали бабочки. Потом пришел октябрь, тихий и прозрачный, как горный хрусталь, и рыбачьи сараи у причала так отчетливо отражались в воде, что непонятно было, где сами сараи, а где их отражение. Но Чёрвен хорошо разбиралась в этом и объясняла Боцману:
— То, что в воде вверх тормашками, это тоже сараи, только для русалок. Понятно? Туда они заплывают и оттуда выплывают и играют там целые дни.
А в сараях, которые не были вверх тормашками, Чёрвен играла в прятки с Боцманом. Без него ей было бы совсем одиноко, ведь Тедди и Фредди каждый день уходили в школу, а Пелле и Стина жили далеко-далеко в Стокгольме, где ей еще не довелось побывать и о котором она так мало знала. Но у нее был Боцман, а кроме того, ее дни были заполнены необычными и удивительными играми ребенка, который один растет среди взрослых. Грустить ей было некогда.
С каждым днем осенняя мгла все больше сгущалась над Сальткрокой и ее обитателями. Кое-где в окнах скупо мерцали по вечерам огоньки. Они были редкими звездочками света в черной, как сажа, тьме. Так далеко на островах в открытом море отваживались жить немногие. И когда над островами спускалась мгла, вокруг домов бушевали осенние штормы, а волны яростно бились о причалы и рыбачьи сараи, кое— кому случалось призадуматься, стоит ли вообще человеку селиться так далеко в море, хотя в душе-то они знали, что жить они смогут только здесь и нигде больше.
Пароход из города приходил теперь на остров лишь раз в неделю. На нем не было ни дачников, ни пассажиров — одна команда, но Ниссе Гранквист продолжал получать свои товары. Он по-прежнему регулярно выходил на пристань встречать пароход. И Чёрвен стояла там рядом с Боцманом в любую погоду, хотя порой случалось, что пароход причаливал в кромешной тьме, и Пелле на борту, конечно, не было.
Но он присылал письма, этот Пелле, так как пошел в школу у себя в Стокгольме и уже мог писать печатными буквами. Писал он, правда, не Чёрвен, а Йокке. После того как Фредди прочитывала ей письмо, Чёрвен приходилось идти к Йокке в хлев Янсона и пересказывать кролику все, что там было написано.
«Милый мой Йокке, — писал Пелле, — КРИПИСЬ, КРИПИСЬ, Я СКОРО ПРИЕДУ!»
Проснувшись как-то утром, Чёрвен увидела, что лужи, в которых она еще вчера плескалась, замерзли. Во дворе она долго развлекалась, продавливая каблучком ледяную корку. На другой день лед окреп: становилось все холоднее и холоднее, а однажды ночью застыл и фьорд.
— Никогда еще так рано не бывало ледостава, — сказала Мэрта.
Путь во льду прокладывал ледокол. Десять часов подряд крошил он ледяные глыбы, пока добирался до шхер на взморье.
И вот, наконец, настал сочельник. В витрине лавки Гранквистов появились рождественские гномы, и жители островов толпились у прилавка, закупая к празднику вяленую треску, рождественские окорока, кофе и елочные свечи.