— Какой он был?
— Наверное, как большинство отцов, — ответил Эд. — Уходил на работу, возвращался вечером. Я не так уж часто его видел.
— А как человек? Я стараюсь представить себе его, а вижу только пальто и шляпу.
Комната, освещенная двумя настольными лампами, напоминала гостиную в каком-нибудь захудалом клубе. Кора установила повсюду миленькие статуэтки, но уюта все равно не ощущалось. Эйлин теперь по-новому оценила, что ее мама поддерживает в доме безукоризненную чистоту и порядок, а отец покупает новую мебель, как только старая обветшает. У Эда, пока он рос, и того не было.
— Он любил посмеяться, — сказал Эд. — Рассказывал довольно-таки похабные анекдоты. И вечно ходил с сигарой в зубах — совсем как собака с высунутым языком в жаркий день. Постоянно суетился, искал, где бы подзаработать.
— А еще? — Эйлин чувствовала, что он готов раскрыть перед ней душу.
— Еще выпить любил. А когда выпьет, становился нехороший.
— Это мне знакомо, еще как.
Они помолчали, понимая друг друга без слов.
— Сочувствую, — сказал Эд. — За что тебе такое?
У нее от волнения перехватило горло.
— Знаешь, мне можно все рассказать, если захочешь.
— Было бы что рассказывать... Да я бы и не сумел.
— Просто говори, что в голову придет.
Эд молчал. Эйлин испугалась, не слишком ли надавила. Волнуясь, она оторвала кусочек обивки с подлокотника и теперь одной рукой пыталась пристроить его на место, глаз не сводя с Эда. Вдруг теперь совсем замкнется? Лучше было оставить его в покое, но уж очень не хотелось возвращаться к поверхностному знакомству, как с другими мужчинами. Никогда еще ей так не хотелось говорить с другим человеком — рассказывать о том, чего не открывала никому, и узнать о нем больше, чем обо всех прочих. Раньше она думала, что в мужчине привлекает загадочность, а тут — чем больше она о нем узнавала, тем сильнее Эд ей нравился.
— Помнишь актера Эдгара Бергена? — спросил он вдруг. — Он еще выступал с марионеткой по имени Чарли Маккарти. Отец говорил, я на этого Чарли похож.
Эйлин сжала руки на коленях и затаила дыхание, боясь спугнуть миг откровенности.
— Я довольно рано сообразил, что легко могу его насмешить, передразнивая Чарли Маккарти. Тренировался потихоньку и научился неплохо копировать его голос. Когда отец приходил из бара, я вскакивал на диван и давай кривляться изо всех сил. — Эд изобразил перекошенную рожу с вытаращенными глазами и застывшим взглядом, как у куклы. — Иногда он смеялся. А иногда говорил, что ни капли не похоже и чтобы я прекратил. Заранее никак не угадаешь. Помню, в самый последний раз он хохотал до упаду, а потом — хрясь! — отвесил мне пощечину. — Эд с размаху шлепнул ладонью по столику. — И сказал, чтобы я не позорился.
Их руки словно сами собой поползли друг к другу по сиденью. Пальцы сплелись, а потом Эйлин обеими руками притянула к себе его ладонь, поцеловала и придвинулась еще ближе.
Эд с матерью никогда не обсуждали пьянство отца, но, насколько он догадывался, до войны отец не пил.
— Если бы мир так и не заключили или если бы отец пошел работать лесником, вообще где-нибудь на открытом воздухе, — может, все было бы иначе.
Когда война закончилась, Хью вернулся к «Чаббу», сидеть целыми днями за рабочим столом. Никакого хобби у него не было.
— Наверное, он расслаблялся только в баре Моллоя, — рассказывал Эд. — Там ему всегда были рады. Смеялись над его шутками, позволяли покупать на всех выпивку.
Уже в девять лет мать отправляла Эда по пятницам на метро — получать отцовскую зарплату. Если он опаздывал, они оставались без денег на всю неделю. А если успевал, отцу на мели сидеть не приходилось. Со своим прекрасным певческим голосом он мог на одном-единственном отпевании в церкви Девы Марии «Звезды моря» заработать двадцать пять долларов — две трети недельного жалованья. Эд о приработках отца узнал случайно, потому что сам в учебное время прислуживал в алтаре на заупокойной мессе.
— Выхожу из ризницы с крестом к началу службы, а отец стоит в сторонке со смущенной улыбкой. Когда настало время, смотрю — подходит к аналою, а на меня глядит виновато, словно я его застукал на чем-то нехорошем. Наверное, его друзья на это место пристроили. Помню, я совершенно точно знал, что он выпил для храбрости. Такое всегда видно.
Эйлин кивнула.
— Потом заиграл орган, отец запел — и как будто сам удивился, словно впервые собственный голос услышал. И я едва ушам верил. Он пел, точно изливал душу. Многие плакали.