Каждый раз, обнаружив это, Вик перестирывал все вещи, до единой — ему казалось, что на них налипли прикосновения отца, и это было непр-р-равильно.
Денег было мало, но он понимал, что подростку за два дня в неделю много не заработать. Иногда он оставался до ночи, мыл полы и убирал столы в кафе. Тогда он получал немного больше, но если ему не удавалось поймать попутку, ночевать приходилось на вокзале.
В ту ночь именно там он и остался. В рюкзаке у него была пачка печенья и книга для Мартина. Женщина в круглосуточной палатке бесплатно наливала ему чай и кофе, а он иногда подменял ее, просто чтобы не скучать.
Он устроился на скамейке недалеко от женщины в темно-зеленой куртке. У ее ног стоял большой рюкзак, переполненный так, что женщине пришлось несколько раз обмотать его веревкой. Она курила, стряхивая пепел на пол.
«Мартин, посидишь? Я ужасно устал».
«Да, конечно. Спасибо за книгу, хотя Верины любовные романы — это какой-то кошмар».
«Схватил из списанного первое попавшееся, в следующий раз буду тщательнее выбирать», — зевнув, пообещал Вик.
Мартин прочитал первые две страницы и впал в глубокую тоску. Если иногда у Веры попадались романы с неплохими описаниями или интересными персонажами, то этот явно был не из таких. Герои находились в кровати с первых страниц, и, кажется, не собирались покидать ее ближайшие страниц двадцать.
— Мальчик, ты правда читаешь эту муть? — хрипло спросила его женщина.
— К моему большому сожалению, — тактично ответил ей Мартин.
— Слушай, мне муж с собой дал какую-то дрянь, он меня все пытается культурно просвещать. Что это там такое… Мопассан, сказал, что мне понравится. А я старых французов терпеть не могу.
— Хотите поменяться? — догадался Мартин, с облегчением закрывая книгу.
— Если ты не против, — ответила она, протягивая ему голубой томик в мягком переплете.
Мартин в ответ протянул ей книгу, на обложке которой полуголая девица таяла в объятиях мужчины, чей наряд авторы вовсе ограничили набедренной повязкой.
— А ты что здесь делаешь, ночью? — спросила его женщина, закуривая очередную сигарету. — Тут между прочим говорят того, маньяк ходит.
— Какой маньяк? — равнодушно спросил Мартин.
— Да хрен его знает, каких-то баб в речке топит. Хочешь?
— Нет, не курю. Жду утреннюю электричку, помогал знакомой в магазине и пропустил последнюю, — он решил все же ответить на вопрос. — А вы? Обычно с такими рюкзаками ездят летом или осенью. Не боитесь маньяка?
— Да вот видишь, тут недалеко источники, может знаешь? А маньяка я не боюсь. Нахрен ему старая кошелка.
Мартин рассеянно кивнул. Он слышал о том, что в нескольких сотнях километрах от его деревни находились какие-то незамерзающие источники, считавшиеся целебными. Впрочем, ему дела не было — путь к ним через деревню не проходил, и никакой пользы они не приносили.
— Ну так вот, у нас в городе человечек хочет открыть туда туры. Заказал нашей фирме, значит, анализ тамошней грязи. Я говорю — зачем оплачивать поездку? Заплатите торгашу, рекламщику — они вам даже грязь с дороги целебной сделают, только денег не забывай давать. А он, видишь ли, принципиальный. Знакомый мой, всю жизнь такой баран, — тяжело вздохнула она.
— А ваш муж остался дома?
— Да нет, у него на зиму другая работа, он вахтами ездит… впрочем, тебе не интересно будет, чем там можно в лесу зимой заниматься.
— У вас, наверное, нет детей?
Мартин растерял часть своей тактичности. Женщину эту он видел в первый и в последний раз в жизни, и она была чем-то ему неприятна. Но он никак не мог понять чем.
Женщина была высокой и худой. И ее лицо казалось Мартину красивым — у нее был тонкий, длинный нос, огромные серые глаза и красиво очерченные полные губы. Густые, темно-русые вьющиеся волосы были завязаны в небрежный узел на затылке, но несколько прядей выбивались из прически, подчеркивая мягкий овал лица. Но что-то его раздражало в этой женщине, царапало, и он никак не мог отделаться от чувства легкой гадливости.
— Есть, отчего же. Дочка, твоего возраста, дома ждет.
— Одна?
— С бабушкой, с матерью моей, значит, сидит.
— Моей сестре сейчас тринадцать, — улыбнулся Мартин.
Лера давно не писала ему. Но Вик не испытывал по этому поводу особого огорчения — она давно отдалилась. Несколько раз посылала свои фотографии, но он никак не мог увязать ту, что видел на снимках со своими воспоминаниями о сестре. Они писали друг другу дежурные отчеты о жизни, и Вик испытывал легкую горечь по потерянной детской близости. И все же воспоминания были светлыми, и в конце каждого письма Лера, может быть по привычке, а может и искренне, писала «Жду».