— Извини, извини, извини, я не должен был…
— Ты же не… — так оно бьётся, это сердце дурацкое, будто вот-вот остановится. Северус хочет отодвинуться, но вместо этого изо всех сил цепляется пальцами за плечи Гарри, и Гарри держит его тоже, не позволяя уйти, и кусает губы, растерянный, взволнованный, но не выглядящий разочарованным, и частит, поминутно сбиваясь с мысли:
— Если хочешь, мы можем сделать вид, что ничего этого не было, ничего не произошло, мы по-прежнему… друзья, да, друзья, замечательно, прости ещё раз, я не знаю, что на меня нашло, такого больше не…
Северус не умеет целоваться. Его научили раздвигать ноги и терпеть, но его никогда не целовали, и он сам тоже никогда не целовал, поэтому выходит неуклюже и глупо — слепо, по-птичьи ткнуться губами в чужие, моментально вспыхнув до корней волос.
Гарри смотрит на него несколько секунд. Такой прекрасный, такой солнечный Гарри, заслуживающий много большего, чем кто-то вроде Северуса Снейпа. И целует сам — вдумчиво, медленно, изучая. И его ладони ползут по лопаткам, содранным об стену, но Северус готов вытерпеть любую боль ради осторожного прикосновения чужих губ.
Уже дома, в своей комнате, он вгоняет шприц в вену, и пьяное яростное рычание бушующего за дверью отца размывается, отходит на периферию сознания, а на смену ему приходит воспоминание губ — мягких и чуть шероховатых, горячих и сухих…
И он ломано, неловко, выкручивая руку в запястье, двигает пальцами по члену, и кончает в кулак, и жизнь одновременно так прекрасна и так ужасна, что он давится всхлипами, кусая уголок подушки, до самого утра.
*
Ему кажется, он может всё.
Только был бы рядом Гарри, Гарри, Гарри… Гарри, который исподволь протягивает руку, переплетая их пальцы. И можно умереть прямо здесь и сейчас от тёплой гладкости этой смуглой ладони.
— Останешься у меня на ночь? — мягко спрашивает его Поттер, и они засыпают вместе, прижавшись друг к другу, и Северусу не хочется думать о том, в какой ярости будет его отец, если узнает, что сын не ночевал дома. Пускай. Даже если увидит засосы… следы губ — не чужих, на этот раз нет. Следы губ Гарри. Вдоль по шее, там, где их можно спрятать волосами. Алые, багровые, синеватые метки.
Северус хотел бы сохранить их навсегда.
Этой ночью ему спится легко и приятно. Проснувшись раньше Гарри, он поправляет сбившиеся рукава, пряча стыдные отметины, и вжимается губами в чуть колющуюся щёку с хрипловатым:
— Доброе утро.
— Доброе утро, Северус, — сонно улыбается Гарри. И нет слов прекраснее.
*
— Как думаешь, мальчик, это больно? — отец усмехается, сжимая его запястье так, что остаются синяки, и прижимает его ладонь к столешнице. Во второй руке ублюдка — перочинный нож. А улыбка у него больная. Сумасшедшая совершенно. Он говорит:
— Люблю эту игру.
Он говорит:
— Правда, не всегда попадаю в цель.
Он говорит:
— Может, попробуем?
Он говорит:
— Ты же храбрый мальчик?
И играет ножом, тыкая лезвием между пальцев Северуса, и сердце в груди бьётся испуганной птицей, и он пытается вырвать руку из железной хватки отца, а отец хохочет, забавляется…
Промахивается.
Промахивается ещё.
Промахивается в третий раз.
Нож входит неглубоко — крови немного, но она всё равно заливает костяшки. Северус позорно, жалко всхлипывает; ему страшно, ему так страшно, господи…
— Пожалуйста… пожалуйста, — выходит на выдохе, лицо искривляет некрасивая гримаса отчаяния и боли, Северус неловко дёргает рукой, но делает лишь хуже для себя — сорвавшееся с пореза лезвие чертит длинную алую полосу по пальцу, почти добираясь до ногтя.
— Слабак, — презрительно бросает ему отец и отталкивает, позволяя упасть на пол. И Северус баюкает окровавленную ладонь, свернувшись калачиком, и мама опускается рядом с ним, обнимая его, а потом отшатывается — значит, её ударили. И он заслоняет её собой, отталкивает, встречает новый удар отца за неё. И проваливается в никуда.
*
Всё тело болит. Промокший бинт липнет к тыльной стороне ладони. Он драит пол, шипя сквозь зубы, потому что от давления на ладонь порезы вновь начинают кровоточить.
В туалете его зажимает бородатый мужик, Северус отбивается, впервые так остро и так отчаянно ощущая отвращение, несостоявшийся любовник пыхтит, выкручивая ему руки, и спасает Северуса одно — задравшиеся рукава.
— Так ты нарик, что ли? — мужик кривит рожу, сплёвывает на пол и уходит. Северус не может заставить себя встать ещё добрых десять минут — сидит, прижав руки к груди, дышит через раз, и ему мучительно хочется, чтобы в кармане у него нашлась ещё одна доза, и его ломает, и кости внутри все выкручивает, и голова кружится. С трудом, пошатываясь, дрожа, он поднимается на ноги, добирается до раковины и почти всем весом обрушивается на неё, старую, со сколотым краем. Смотрит на себя — синяки под глазами, болезненный румянец, запекшиеся губы, — целую вечность подряд смотрит, и ему дурно.
В отражении — там, за спиной — мелькает рыжий росчерк, Снейп, испуганный внезапной догадкой, рывком разворачивается. И встречается взглядом с глазами Рональда Уизли.
И Уизли растягивает губы в усмешке. И молча, не говоря ни слова, уходит.
Северус давится паникой до тех пор, пока у него не остаётся на неё сил.
*
Гарри сегодня зовёт его к себе. Звонит на старенький мобильник, который Северусу с трудом удаётся скрывать от отца, просит выйти на улицу через полчаса. Он не заслуживает позорных мурашек, пробежавшихся по спине Северуса, и того отчаяния, которое накрывает от звука его голоса, тоже не заслуживает. Он…
— Сейчас буду, — мёртвым голосом отвечает Северус. И надеется. Наивно, глупо, искренне надеется, что всё хорошо. Что ничего не случилось. Что эта их встреча ничем не отличается от других, тех, которые были наполнены смехом, глухой нежностью, поцелуями. И солнцем, о господи, что он будет делать без солнца?
Гарри встречает его на перекрёстке. Кивает в сторону, делает шаг:
— Пройдёмся?
Он не пытается взять его за руку, но у Северуса так озябли пальцы, что он даже рад этому обстоятельству. Рад, пока Гарри не произносит:
— Сегодня мне позвонил Рон.
Необоснованное, но отчётливое предчувствие беды щекочет Северусу нервы. Он непонимающе смотрит на Гарри, сердце колотится где-то в рёбрах, и ему кажется, что он вот-вот провалится в глубокую яму, из которой не выбраться.
— Он сказал, что видел, как тебя… в туалете, — Гарри явно с трудом произносит эти слова, смотрит внимательно, будто ищет правды, хватает Северуса за плечи. Вглядывается в его глаза почти отчаянно, сжимает пальцы почти нежно. — Это так?
И в глазах его столько надежды, столько слепой, безрассудной решимости поверить в любую ложь, которую Северус может скормить ему…
— Да, — выдыхает Северус и закрывает глаза, ожидая удара.
Его не бьют. Его просто отпускают. И это самое страшное чувство на земле. Медленно, очень медленно пропадает тепло от близости чужого тела. А потом слышны шаги. Неловкие, скованные, будто человеку очень не хочется идти, но он заставляет себя.
И эти шаги всё дальше.
Гарри Поттер уходит прочь, не сказав ему ни слова, а Северус стоит, зажмурившись, посреди улицы, и ему холоднохолоднохолодно, будто он промерзает изнутри, будто плотной прослойкой льда покрываются все его органы.
Так и должно было быть. Так должно было быть с самого начала — Гарри Поттер не мог не знать вечно. Он бы всё равно выяснил, неважно, каким способом. Северус знал это давно: но терять Гарри вот так, сейчас… Нет!