С волнением слушаю о героизме нашей девушки-разведчицы девятнадцатилетней Ольги Химич. Ольга была известна в бригаде своими дерзкими вылазками в расположение врага. Не раз она приносила ценные сведения [195] о противнике и даже приводила пленных. Одетая в красноармейскую форму, она была похожа на молодого красивого парня. У нее было смуглое продолговатое лицо, большие черные глаза. Ей немного мешали пышные темные волосы. Но Ольга искусно прятала их под пилоткой или шлемом. Сегодня разведывательный взвод, вклинившись в расположение противника, попал под ураганный пулеметный и минометный огонь. Было приказано выйти из зоны обстрела. Но рядом с Ольгой Химич упал раненый краснофлотец Иван Олейников. Девушка, быстро перевязав краснофлотцу ногу, взвалила его на себя и ползком вынесла с поля боя. Затем Ольга снова вернулась во взвод. Вместе с другими разведчиками она отбивалась от наседавших гитлеровцев. Вблизи разорвалась тяжелая мина. Девушке перебило обе ноги. Ольга из последних сил приподнялась на локтях рук. Пилотка упала с головы, прекрасные черные волосы рассыпались по плечам. Ольга взвела ручную гранату и швырнула в сторону немцев.
— Смерть вам, проклятые! — были ее последние слова.
Бойцы осторожно подняли разведчицу и отнесли в лощину.
— Да что там, — задумчиво проговорил Александр Митрофанович. — Столько героизма, что на месяц хватит рассказывать.
Докладываю об обстановке командиру сектора. Вскоре меня вызывает к телефону начальник штаба Приморской армии генерал Николай Иванович Крылов.
— Товарищ Жидилов, — спокойным тоном сказал он, — вы не выполнили задачу дня, не достигли виадука. Военный совет недоволен этим и приказывает с рассветом вновь перейти в наступление.
— Есть! — отвечаю. — Но сил у меня маловато. Из тысячи едва осталось четыреста человек.
— Пополнения вам дать неоткуда. Справляйтесь своими силами.
Вызываем на КП командиров батальонов и рот, комиссаров и политруков, уточняем задачу на следующий день. С рассветом снова будем наступать, пока не достигнем виадука. Разведка под руководством политрука Павликова выступит в 2 часа ночи, уточнит огневые средства противника в полосе наступления. Артиллерийская и минометная [196] батареи перейдут на новые позиции, на 500 метров вперед.
Ищенко поручает комиссарам и политрукам проверить, чтобы бойцы были накормлены и получили возможность хоть немного отдохнуть.
В 24 часа офицеры разошлись по своим подразделениям.
Начальник продовольственного снабжения артиллерийского дивизиона лейтенант Никита Кириллович Беломыльцев, который стал хозяйственником нашего отряда, распорядился принести ужин. Где-то на старом огороде в соседнем совхозе он нашел грядку щавеля, и коки приготовили зеленый мясной борщ.
— Молодцы продовольственники, — восхищается Ищенко, — сразу видна школа нашего Будякова. Давай, давай корми людей, — выпроваживает комиссар довольного похвалой Беломыльцева.
— Все будут накормлены, товарищ комиссар, — заверяет лейтенант.
После вкусного ужина люди веселеют. Слышится оживленный разговор, смех. Удивительные люди!
В 4 часа утра подразделения снова продвигаются вперед. Все горят желанием выполнить задачу. Капитан Гегешидзе торопит свой батальон. Пока немцы не спохватились, он хочет обойти высоту. Третий батальон Модина тоже пришел в движение. Разведчик, присланный Павликовым, ушедшим со своей группой далеко вперед, сообщает, что за высотой 107,2, у шоссейной дороги, стоят пять танков. Об этом сейчас же донесли начальнику артиллерии сектора. Мощный залп гаубиц накрыл цель, но три танка все же смогли выйти навстречу второму батальону. Помощник начальника штаба второго батальона лейтенант Николай Алексеевич Егоров со взводом противотанковых ружей выскочил навстречу стальным чудовищам. Метким огнем один танк был подбит, два других повернули влево, к шоссейной дороге. Пока подбитая машина вращалась вокруг своей оси, к ней подползли два краснофлотца и подорвали ее гранатами.
Третий батальон попал под сильный минометный огонь противника. Роты стремились как можно быстрее преодолеть обстреливаемый участок, но наткнулись на вражеские пулеметы. Бойцы залегли. Комиссар Модин поднялся и увлек своим примером девятую роту. Матросы [197] ринулись вперед. Скоро весь батальон дружно атаковал противника. Но в это время автоматная очередь сразила Модина.
Мне сообщают, что Модин погиб, в командование батальоном вступил его начальник штаба старший лейтенант Попов.
— Вот и искупил свою вину, — с грустью произносит Ишенко.
Кажется невероятным: ведь только что мы разговаривали с ним — нашим всегда жизнерадостным, энергичным политруком Модиным.
К 10 часам утра бой достигает наивысшего напряжения. Появляются немецкие бомбардировщики. Они налетают тройками, пикируют и, кажется, в упор бросают бомбы. Некоторые наши подразделения не выдержали и стали отступать. Мы молча переглянулись с комиссаром: теперь нам пора! Не сговариваясь, бежим вперед, останавливаем растерявшихся бойцов, ободряем их и вместе с ними вливаемся в боевые порядки третьего батальона. Положение восстановлено. Второй батальон тем временем достигает железнодорожного виадука.
Разведчики наши смотрят во все глаза. Частей Чапаевской дивизии не видно. У виадука мы одни. Дальше продвигаться не можем: и так каждую минуту висит над нами угроза оказаться во вражеском окружении. Развертываю остатки батальонов фронтом на север, приказываю окапываться.
В 12 часов докладываю по телефону оперативному дежурному штаба Приморской армии:
— Задача выполнена, вышел к виадуку. Частей 25-й дивизии не встретил. Сдерживаю натиск противника на рубеже — 30-я батарея, высота 107,2, виадук.
Тотчас же получаю ответ:
— Военный совет армии доволен вашими действиями.
Тут происходит небольшое недоразумение. Сорвалась деревянная полка, на которой стоял телефон. Вместе с телефоном упала граната, которую один из разведчиков оставил заряженной. В землянке ахнул взрыв. Меня оглушило и ослепило, небольшие осколки поцарапали лицо. Ко мне подбежал краснофлотец Александр Бардиков, перевел в другую землянку, обмыл и перевязал раны. Несколько часов я не мог открыть глаза. Потом понемногу прозрел, а глухота не проходила долго. [198]
Больше всего меня беспокоило, что случилось с частями Чапаевской дивизии. Позже нам стало известно, что им пришлось отбивать отчаянные атаки противника в районе станции Мекензиевы горы. Но хотя мы и не смогли замкнуть «клещи», враг был остановлен, он в те дни не смог выйти к Северной бухте.
В 15 часов меня снова вызывают к телефону. Я ничего не могу разобрать: в ушах стоит сплошной звон. Трубку берет связной старший краснофлотец Иван Власов. Он кричит мне в ухо: по приказанию генерала Петрова я должен возвратиться на Федюхины высоты, оставив подразделения на Северной стороне в оперативном подчинении командира четвертого сектора. Старшим здесь вместо себя оставляю капитана Гегешидзе.
Так закончилась наша экспедиция на Северную сторону. Я привел туда около тысячи человек. А остатки отряда, которые 20 июня вернулись из четвертого сектора в бригаду, едва насчитывали сотню бойцов.
Наши потери были велики, но противник в боях на Северной стороне потерял во много раз больше своих солдат и офицеров.
Манштейн, командующий 11-й немецкой армией, пишет в своих воспоминаниях:
«Эту борьбу, длившуюся беспрерывно около месяца в самое жаркое время года (уже рано утром температура достигала 50 градусов), невозможно хотя бы приблизительно описать так, чтобы это описание выражало то напряжение сил, с которым сражались как наступающие, так и обороняющиеся». Он также признается, что «судьба наступления в эти дни, казалось, висела на волоске. Еще не было никаких признаков ослабления воли противника к сопротивлению, а силы наших войск заметно уменьшились...» Фашистскому командованию пришлось в средине июня срочно менять части на фронте, так как «боевой состав многих рот исчислялся одним офицером и восемью рядовыми».