Человек еще одного числа
Жил-был очень странный человек, которого я назвал бы человеком еще одного числа.
Всегда ему казалось, что не хватает. Даже в элементарных ситуациях. Берет он, например, на рынке, три кило картошки. Говорит: «Мне три кило картошки». Продавец взвешивает ему три кило картошки, и тут человек говорит: «Нет, четыре». К счастью, он на этом и останавливался, иначе легко понять, чем бы все это кончалось. Тоннами картошки, тысячами выпитых рюмок и миллионами неприятностей.
Или в духовной сфере. Приезжает он в другой город. Идет в музей. Смотрит картины. Обошел десять залов, его уже тошнит, он готов уйти. Но всегда мысленно говорит: «Нет, еще один». И с отвращением осматривает одиннадцатый зал.
Досадно, но, в отличие от предыдущих рассказов, этот не содержит ни драмы, ни парадокса, это всего лишь житейский пустячный анекдот о человеке еще одного числа. Без смысла и сверхзадачи.
Это рассказ обо мне.
Я написал восемь рассказов.
Но мне показалось, что нужен еще девятый.
Не потому, что цифра девять мне нравится больше, чем восемь. Хотя, в общем-то, больше, потому что нечетная. Нечетные цифры мне нравятся тем, что не делятся на два. То есть всегда есть надежда, что не будет путаницы и уравниловки, а где-то будет больше. Желательно там, где надо.
Но в данном случае не это сыграло роль. Просто сколько бы чего ни было, мне всегда надо добавить. Почему? Не знаю. Просто, я же говорю: человек еще одного числа.
Ну, и тому подобное.
8 апреля 2003 г.
ПО ВЕНАМ
Маришка бросила телефонную трубку и пошла в ванную. Стала рыться и искать, стараясь не шуметь: родители дома. Но ничего такого не было. Отец бреется одноразовыми бритвами, мать пользуется эпилятором. Сама дура, думала Маришка, сколько раз собиралась купить нормальные лезвия, чтобы были под рукой. Сейчас вот нужны — а нет.
Она вышла и прошла в кухню.
— Спать не пора тебе? — спросила мать.
— Да, я только душ сейчас.
— Тогда спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Что-то она рано, подумала Маришка. И отец не сидит на кухне, как обычно, не курит, не пьет пиво и не смотрит телевизор. (Он смотрит здесь, потому что в комнате мать курить не разрешает.) Должно быть, решили заняться сексом. Обычно Маришке как-то смешно об этом было думать. Или неприятно? Нет, все-таки смешно. Или просто как-то странно? Мать, мама, мамусик (любит, когда Маришка так называет ее) вдруг превращается сразу в женщину — такую же, как сама Маришка, только старше, в полноватую женщину тридцати девяти лет с обвисшей грудью, рыхлой талией и широким задом, и вот она лежит сейчас, голая, в нескольких метрах отсюда, за двумя стенками, в сущности, рядом, лежит в темноте (света под дверью не видно, они выключают его сразу), а отец, высокий, ироничный, превратился в голого сорокапятилетнего костистого мужика с торчащими рыжеватыми волосами, особенно бородой, борода на голом теле всегда выглядит нелепо, Маришка это знает. Интересно, говорят они что-то друг другу или молча? Если отец умудряется шутить при этом, как при всем, что он делает, то он молодец. Если не шутит — значит… А что значит? Да ничего не значит.
Маришка, забыв, зачем пришла сюда, налила себе чаю, пила, глядя в чашку и представляя их. В подробностях. Потому что раньше все-таки было стеснительно, а теперь можно все. Потому что в последний раз.
Маришка фыркнула в чашку: надо же, чай пьет! Чтобы, что ли, пить не хотеть, когда будет уходить — неизвестно куда? Дура — она во всем дура, сказала о себе мысленно Маришка с удовольствием откровенности. Я такая хорошая, а он со мной так? — клокотало в ней только что. А теперь совсем другая. Ни фига не хорошая, если честно, думает Маришка. Бываю нудной? Сколько угодно. Затрепала всех своими разборками. Давай выясним, давай поговорим. Проблемный человек это называется. А внешность? Ты бы сама себя сильно хотела, если бы мужчиной была? Приглядись внимательно. В папу — сухонькая, ножки тоненькие, носик остренький. В общем, ни кожи, ни рожи, один гонор только. Да и не в хотении дело вообще. Нет просто смысла никакого. Не в том ведь ужас, что — ах, ах! — поссорились. Помиримся — будет хуже. Добьюсь ведь его, знаю ведь как. И сама его возненавижу. А отпустить не захочу. Детей рожу ему, идиоту. В двадцать пять буду на тридцать выглядеть. Целлюлит и все прочее. И так далее, и тому подобное. Ужасно все скучно. Неохота. Ощущение такое, будто всю уже жизнь прожила. И — вспоминаю. Но — надоело вспоминать. До смерти.