Мама поднимает глаза. Сначала на её лице мелькает отчаяние. Похоже, она ожидала увидеть клиента, которому незадолго до закрытия захотелось взять навынос закуску с домашним соусом айоли и мелко нарезанным луком-пореем. Может, ещё кинзой, но «только свежей, пожалуйста». Но когда мама видит меня, её глаза буквально начинают светиться. Я это не очень понимаю, поскольку не считаю себя причиной для подобной реакции.
– Гвен, дорогая, секундочку, я скоро вернусь.
Она уносит тарелки на кухню, откуда вскоре слышится звон загружаемой в посудомоечную машину посуды. Затем мама возвращается, берёт моющее средство и тряпку и протягивает мне то же самое, уставившись на мои мокрые кроссовки, подошвы которых пачкают чёрно-белую плитку.
– Ты с пробежки?
– Ага. – Я опрыскиваю барную стойку и протираю её тряпкой. – Познакомилась с новеньким. С Оскаром.
Мама заинтересованно смотрит на меня с другого конца закусочной.
– Вы поболтали?
– Немного.
– О чём же?
– Просто беседа ни о чём. – Я бросаю на неё подозрительный взгляд. – Почему спрашиваешь?
– Ах, да просто так, – отмахивается мама, делая вид, будто внимательно изучает пятно на кожаном сиденье.
На её лице выражение полнейшей беззаботности – верный признак того, что безразличие, с которым она подчёркивает своё «ах» не более, чем притворство чистой воды.
– Конечно, – недоверчиво произношу я.
Она пожимает плечами.
– Ладно, возможно, у меня есть крошечная надежда, что вы могли бы встречаться. Можно было бы красиво совместить ваши имена.
Я ошеломленно смотрю на неё.
– Освен, что ли? Звучит как древний викинг в кожаной одежде.
– Или Гвар. – Мама забирает у меня тряпки и чистящие средства и вместе со своими прячет в шкаф. Уголок её рта дёргается. – Ну да, это звучит странно. Как хоббит.
Её белые шлёпанцы «Биркеншток» при каждом шаге слегка прилипают к чёрно-белой плитке, издавая весьма характерное шлёпанье. Меня гипнотизирует этот звук.
– Маффин?
Мама отодвигает переднюю часть витрины с выпечкой и протягивает мне сбывшуюся мечту о шоколаде с мягкой сердцевиной и жирными кусочками «Орео» в качестве начинки. Глядя на него, мне хочется смеяться. Понятия не имею, что со мной происходит. Я просто хочу громко смеяться. Что, собственно, и делаю.
– Гвен, всё в порядке? – спрашивает мама, и улыбку на её лице сменяет озабоченность.
– Да. Я не голодна. – Я потираю лоб и добавляю: – Где папа?
– Наверху, перед телевизором, – вздыхает мама, а потом откусывает булочку и, пока жуёт, как минимум трижды закатывает глаза. – Он сводит меня с ума. Ты больше всех страдаешь из-за его поведения, но он ведёт себя так, словно это его карьера накрывается медным тазом. Ей-богу.
– Не будь с ним так строга, – бормочу я. Странное дело. Обычно мама встаёт на защиту отца, если я его ругаю. Но сейчас… понятия не имею. Я его разочарование. Я виновата в его неудачах. Я провожу ногтем по узору на барной стойке. – Он возлагал на меня надежды.
Мама взмахивает маффином, и на пол летят крошки.
– Он может не спешить с ними расставаться! Боже мой, ты ещё так молода! Как будто уже поздно возлагать на тебя надежды.
– Я поднимусь. – Уже собираясь уйти, я спохватываюсь: – Ах да, заверни Уильяму картошку фри, пожалуйста.
– Уже сделала.
– Сколько там оставалось?
На её губах появляется лёгкая улыбка.
– Шесть. Из них две маленькие и горелые.
– Вот это да. Спокойной ночи, мам.
Она сочувствующе смотрит на меня.
– И тебе, дорогая.
Лестница, которая ведёт в жилые помещения на верхнем этаже, как всегда, скрипит. Я считаю ступеньки. Какая-то навязчивая привычка, от которой я больше не могу избавиться. Два, четыре, девять, тринадцать. Когда я открываю дверь, пахнет фаст-фудом. Это длится уже на протяжении нескольких дней, но сегодня запах особенно насыщенный, что свидетельствует о поражении. О том, что сегодня всё ещё хуже, чем вчера.
Я тихо выскальзываю из своих ботинок. Мокрые носки липнут к бежевому ковру, который покрывает дощатые, в деревенском стиле, половицы. Уже направляясь по коридору в свою комнату, на комоде я замечаю письмо с логотипом «Айскейт». Оно ещё не вскрыто, но я и так знаю, что внутри. И мой родитель, конечно, тоже в курсе. Вот в чём причина его фастфудного срыва.