Чтец.
Висеть.
Падать в сеть.
В корсете нащупывать сердце.
Небосвод клетчат,
Калечит и лечит
С черноусой любезностью перса.
Он.
Девушка! Сколько тебе лет?
Девушка! Сколько тебе денег?
Давно билет?
Любовник-мошенник?
Девушка! А часто кричат, проказничая:
– Навзничь ее!
Ты старая, как портсигар мой,
Кожа тихая, в лоск.
Сегодня кто за казармой
Издавит девичий воск.
Прости меня мерзкого.
Я – поросший щетиною зверь!
Не верь.
Это из Достоевского!
Она.
Желтым усом шевелит
Месяц к окну прилипший.
Он.
Ну, и тип же
Полотерит паркеты плит.
Она.
Я спала в граммофонных трубах,
На проводах сушила белье.
Сколько тихих и грубых
Входило в мое жилье.
Чтец.
Убегали бульвары в скверы,
Проползали дома в дома.
Поблескивало начало эры
В уме, сходившем с ума.
А тоска была ментором
И солнца не принимала всерьез.
И кокетничал с черным центром
Каучук качельных колес.
Виктор Хлебников
«Малюток…»
Малюток
В стае чижей,
Чужой,
Молю так:
Я видел выдел
Вёсен в осень,
Зная
Зной
Синей
Сони.
Сосни, летая,
Сосне латая
Взоры голубые
Прической голубей.
«Ветер – пение…»
Ветер – пение
Кого и о чем?
Нетерпение
Меча быть мячом.
Люди лелеют день смерти,
Точно любимый цветок.
В струны великих, поверьте,
Нынче играет Восток.
Быть может, нам новую гордость
Волшебник сияющих гор даст,
И, многих людей проводник,
Я разум одену, как белый ледник.
Вадим Шершеневич
Поэта страдание
Чтоб не слышать волчьего воя возвещающих труб,
Утомившись сидеть в этих дебрях бесконечного мига,
Разбивая рассудком хрупкие грезы скорлуп,
Сколько раз в бессмертную смерть я прыгал.
Но крепкие руки моих добрых стихов
За фалды жизни меня хватали… и что же?
И вновь на Голгофу мучительных слов
Уводили меня под смешки молодежи.
И опять как Христа измотавшийся взгляд,
Мое сердце пытливое жаждет, икая.
И у тачки событий, и рифмой звенят
Капли крови на камни из сердца стекая.
Дорогая! Я не истин напевов хочу! Не стихов,
Прозвучавших в веках слаще славы и лести!
Только жизни! Беспечий! Густых зрачков!
Да любви! И ее сумашествий!
Веселиться, скучать и грустить, как кругом
Миллионы счастливых, набелсветных и многих!
Удивляться всему, как мальчишка, впервой увидавший тайком
До колен приоткрытые женские ноги!
И ребячески верить в расплату за сладкие язвы грехов,
И не слышать пророчества в грохоте рвущейся крыши.
И от чистого сердца на зов
Чьих-то чужих стихов
Закричать, словно Бульба: «Остап мой! Я слышу!»
«Все было нежданно, до бешенства вдруг…»
Все было нежданно, до бешенства вдруг.
Сквозь сумрак по комнате бережно налитый
Сказала: а знаете – завтра на юг
Я уезжаю на-лето.
И вот уже вечер громоздящихся мук,
И слезы крупней, чем горошины…
И в вокзал, словно в ящик почтовый разлук,
Еще близкая мне, ты уж брошена.
Отчего же другие, как я, не прохвосты,
Не из глыбы, а тоже из сердца и мяс
Умеют разлучаться с любимыми просто,
Словно будто со слезинкою глаз?
Отчего ж мое сердце, как безлюдная хижина?
А лицо, как невыглаженное белье?
Неужели же первым мной с вечностью сближено
Непостоянство, любовь, твое?
Изрыдаясь в грустях, на хвосте у павлина
Изображаю мечтаний далекий поход
И хрустально-стеклянное вымя графина
Третью ночь сосу напролет…
И ресницы стучат в тишине, как копыта,
Но щекам зеленеющим скукой, как луг
И душа выкипает, словно чайник забытый
На спиртовке ровных разлук.