Вот и вся запись обо мне. Я же записываю в этот день так: «Во время моей болезни М. М. звонил мне, выражая сочувствие, и непременно просил прийти. Шла я с двойным чувством — отталкивания и надежды. Надо признаться — неприятно было, что в больших пустоватых комнатах будут заметно-уродливы мои забинтованные ватой ноги.
М. М. собирался с сыном на охоту. Это был новый для меня человек: несколько растерянный, неряшливо одетый, добродушный, весь открытый. Усадил, рассказывал про охоту, напал на любимую тему о «родственном внимании», и неожиданно сказал:
— Вот мы вас летом к своей компании... будем жить в палатке, научим охотиться, правда, Аксюша?
— Конечно, — ответила сияющая Аксюша, — только вот как Павловна посмотрит?
— Да, это верно, — помрачнел М. М., — что делать-то? — обратился он к сыну-охотнику.
— Присоединим по дороге, — ответил сын, скупой на слова.И они уехали.
Я осталась одна с машинкой и рукописями. Аксюша принесла мне почтительно на подносе чай, но на этом церемония окончилась: она уселась рядом, и я должна была выслушать её историю. Она родственница Павловны, жила в деревне, в большой нужде, теперь выписана к М. М., когда тот задумал жить отдельно от семьи в Москве. И вот она за ним «ходит».
— За ним как за малым ребёнком: у него всё открыто для людей — и душа, и деньги. «Вася (прозвище дал), пойди, возьми сена, где оно там!» Это значит — денег возьми. Не запирает и не считает. Я, конечно, копейки его не возьму. Очень он со мной жизнью доволен. А Павловна у нас «сурьёзная». Приедешь к ней, гостинцев от М. М. привезёшь — она головой не кивнёт. Так и уедешь. Это она серчает, что ему со мной хорошо... Вот только жалованье маленькое положили! — заключила Аксюша со вздохом.
В тот вечер я многое поняла, и мне стало не по себе: тут всё разваливается, и я буду свидетелем катастрофы...
Кто бы мог подумать, что кроется за красным деревом, ампиром и Паном!
23 января.
Под влиянием рассказа В. Д. о том, как сейчас живут хорошие люди: Удинцев и другие... И автомобиль, и хорошая квартира в каменном доме хороши сами по себе, и против этого ничего невозможно сказать. Плохо только, когда ездишь на машине, то отвыкаешь понимать пешехода, а когда живёшь в каменном доме, не чувствуешь, как живут в деревянном.
Тогда остаётся владельцу машины и каменной квартиры жить с владельцами, а не с пешеходами, не с теми, кто в стужу прозябает в деревянном сквозном домике.
Бессонной ночью Пришвин подводит итоги. Но это уже не о «Сирене». Это — о загадке всей прожитой жизни. Он записывает свою «рабочую теорию» в качестве отгадки.
(В три часа ночи в постели.) Вечная невеста моя Марья Моревна. Если бы она стала моей женой, то у нас бы с нею были дети, и всё бы у нас стало как у всех и как всегда будет, пока на земле живут люди. Вот отчего так и хочется быть как все и жениться на Марье Моревне. Но на пути естественного моего желания превратить Марью Моревну в жену и создать с ней то самое, что было и есть у всех людей, приходит Кащей и через недоступность Невесты создаёт небывалое.
Вот схема моего личного творчества, краткая история собрания моих сочинений.
Постскриптум: И это сделал именно Кащей Бессмертный (он же Люцифер — ангел ложного света), что бы охотник, очарованный Им, не схватил Прекрасную Даму за копытце.
Так ли это? Пришвин и сам не уверен, что мечту взамен жизни создал именно Люцифер. Иначе почему же он, протестуя только что против «физического романтизма», в то же время сознаёт, что это есть «нечто лучшее» в нём:
«И вот ещё со мной как бывает,— я хочу и не могу как все, и это худо и стыдно мне. Натура не позволяет... Мать моя была такая, и во мне есть страх перед этим. Одним словом, что я о себе думал хуже, чем есть я сам».
Требование полноты чувства без разделённости на плоть и на дух, когда только и возможна без упрёка совести полная человеческая близость, — это и есть у Пришвина «физический романтизм». Всегда ему не хватало с женщиной какого-то «чуть-чуть», и потому он не соблазнялся никакими подменами чувства, не шёл ни на какие опыты — он оставался строг и верен долгу в семье.
...Вот и всплыла наконец на поверхность наша общая тема, и жизни наши в ней совпали. Эта тема — загадка: где в любви свет лжеца — Люцифера и где истинный свет? Это же самое Пришвин вскоре назовёт «загадкой о запрещённой двери». Отныне мы будем вместе загадку разгадывать, искать к этой двери ключ и залечивать наши общие старые раны: у меня от Олега, как и у него от невесты,— они ещё тогда сильно болели.