Раньше мне казалось это возможным лишь при сближении с примитивными женщинами, где «духовное» сознание становится ненужным: «пантеизм». А теперь вот именно вследствие этого равенства и постоянного обмена и происходит рождение чувства единства духовного и телесного.
Вычитал из юношеской их переписки, что её возмущала в то время даже сама постановка Олегом вопроса о применении аскетических приёмов против опасностей любви. То и замечательно, что в этом их романе пики острейшие двух разных миров стали друг против друга. Борьба эта закончилась трагично.
Потом пошли долгие чёрные годы одиночества. Где-то, неведомые ей, шли мои такие же годы. Наконец мы встретились, и теперь я думаю о нашем романе, что два подобных желания или мысли среди миллиона разных людей жили в двух и этим двум суждено было встретиться и этой встречей увериться, что это не сон, не поэзия, а так оно и есть, и должно быть.
Замечаю, как В. резко схватывает и ничего не забывает из моих рассказов о себе: это делается силой родственного внимания. И я тоже не по дням, а по часам усваиваю её во всех подробностях.
В этом и состоит любовь, её святая природа, это и приводит к тому, что у всех... Но с этим простым результатом никогда не может мириться поэзия монашеская (Олега).
Подозреваю, что та редкая радость (будто взыграется что-то в душе), радость, не забиваемая ни годами, ни нуждой, ни оскорблениями, — эта радость у нас с ней общая, она и соединила нас. И отсюда наша общая с нею ненависть к удовольствию, заменяющему радость. И мы нашлись два таких. Верно ли?
У неё всю жизнь была борьба за радость на два фронта: против эгоистического удовольствия и против аскетической любви.
5 марта.
Со стороны Москвы подхожу к Троице-Сергиеву, и в свете вечерней зари необычайной красоты сияет Лавра с древними башнями и церквами. Я вспомнил красивое письмо юноши, навеянное ему любовью к женщине, которую я сам так полюбил.
Я подошёл к Лавре и увидел колокольню без колоколов, вспомнил всю мерзость запустения в море злобы, кипящей вокруг древних стен. То, что мне было красотою, в жизни возбуждало злобу, служило источником зла.
Как это могло случиться, что подвиг любви Сергия Радонежского стал источником зла среди людей? Раздумывая об этом, я опять вспомнил письмо юноши и растерзанную страданиями женщину, из души которой он черпал свою любовь к Прекрасному.
А теперь я люблю её, эту ограбленную...
Но что эта злоба вокруг древних стен! Мне стоит к любому из этих людей подойти, стоит чуть-чуть его обласкать, как откроется, что он — жалкий невольник зла, и стоит протянуть руку — он схватится за неё, чтоб вырваться. Так чего же мне скорбеть о внешнем, обращённом в мерзость запустения, если внутренняя жизнь наша, она здесь налицо передо мной, и небо тоже, и наступающая весна!
А письма... что мне в них, если источник со мной! Я обладаю самим источником красоты. Никогда я её не чувствовал так, никогда не был в состоянии такого священного ожидания! Мне кажется, я построил прекрасную хорому, и долгожданная вошла в неё, и я сказал ей «люблю», и она мне сказала своё «люблю», и мы ждём, чтобы кто-то третий вошёл, и благословил нас, и убедил нас, что мы сами видим любовь, а не только нам это видится.
А это ведь и есть музыкальная тема души этой женщины: «Вижу или мне это видится? Чего-то не хватает, какого-то „чуть-чуть“ недостаёт до Целого, и оттого я не пойму: вижу я или это мне видится...»
Нет, я не пойду в те леса искать дупло, в котором Олег прятал когда-то свою рукопись. Я сам напишу свою «Песнь Песней».
6 марта.
(Неотправленное письмо.)
«Раз в году бывает у нас как на высокогорном снегу: в солнечных лучах можно раздеться и жечь тело в присутствии снега.
Встаю радостный, каким бывал только мальчиком, утром в Светлый праздник, и не слышу обычного голоса какого-то сурового и страшного Бога: «Можно ли теперь радоваться?»
Спрашиваю себя:
— Отчего таким прекрасным мне кажется наступающий день?
И начинаю искать причину моей радости, как утром в праздник искал спрятанный родными подарок. Обежав, ощупав свою радость со всех сторон, я догадался... Как будто в согласии с догадкой моей, с утра полетели сверху откуда-то на снег золотые капели. В полной силе пришла весна света, и голубеют в лесу на белом снегу следы зверьков: везде двойные следы, везде гон! И уже не пинь-пинь, как зимой, а полным брачным голосом распевает синица.
Медленно, с какого-то случайного облака спускаются и садятся на тёмно-зелёные ели снежные пушинки. Как раньше я любил весну света, это святое целомудрие любви Мороза и Солнца! Бегая на лыжах по голубым следам пушных зверьков, сколько в жизни своей надышался я этим целебным воздухом весны света. Но теперь больше не завлекает меня неведомая сила бежать вперёд по следам. Для меня теперь где-то сходятся в одну точку нити от всего мира, и там эта моя весна сияет как маленькая подробность всего прекрасного.
Мои старые и вечно юные боги весны, неизменно прилетающие каждый год с южных морей, — синие, голубые, зелёные боги, — теперь тоже, как я, стремятся в наш общий дом.
Вот теперь и открывается всё, отчего я сегодня как мальчик в праздничное утро: сегодня я тоже спешу в тот дом, куда стремятся все прекрасные силы весны. Сегодня иду я к нему. И когда я приду туда, пусть попробует тогда голос сурового и самого великого и страшного Бога упрекнуть меня:
— Можно ли теперь радоваться?
Пусть позовёт и, может быть, даже покажет огненный Лик, тогда я сам загорюсь и Ему покажу свой возмущённый лик и скажу:
— Отойди от меня, Сатана! Единственный и настоящий Бог живёт в сердце моей возлюбленной, и от Него я никуда не пойду.
Глава 11 Отступление
— Вы меня любите?
— Люблю. Вы верите?
— Верю. Но я вас не люблю.
— Как же быть?
— Мы люди подходящие, и я знаю, что могу быть вам бесконечным источником, неисчерпаемым...
Мы переходили с ней в это время Москву-реку по Каменному мосту.
— Да, конечно, — попробовал я отшутиться, сам не понимая ещё, шутит она или всерьёз говорит, — конечно, эта река текла и при Грозном, и какие-то мамонты дочеловеческие к ней приходили напиться...
Она отклонила шутку и строго мне ответила:
— Но вы для меня можете исчерпаться!
— Интересом ко мне как к писателю?
— Нет! — я в человеке не уверена: вы слишком писатель... Олег был тоже такой: он стремился тоже по прямой, а жизнь наша круглая. Вы напрасно думаете, что ваша линия кривая, — вы обманываете себя.
— Что же делать?
— Если любите — берите какая есть: рискните.
— А вы?
— Я тоже рискну.
7 марта.
Я при Павловне сказал Р. В-чу, что взято три билета на концерт, а если он не пойдёт, мы пойдём вдвоём. Павловна вдруг накинулась на меня: «Знаю, знаю, не погуляешь, всё разрушу и ляпну в самое место!»
Р. В. был изумлён:
— В шестьдесят лет? Это нервы!
После Р. В. нападение возобновилось. И тут я выказал неизвестную самому в себе твёрдость. Я сказал: мои условия — до гроба к ней моё внимание и благодарность, а если у меня будет связь — я откроюсь.
Чувствую, как потупел в своём чувстве жалости к людям: я слишком много жалел...