— Тогда нипочем пожара не остановить, — решительно заявляет Димка, — раз он верхом пошел. А по ельнику вниз спустится…
— Вот и хотят молодые посадки у хутора перепахать, — перебивает Сенька и торопится: — Не видали, что ли, Василия-то Никаноровича?
— Где-то возле тракторов был, — сообщает Димка.
И Сенька направляется в ту сторону, откуда доносится тарахтение тракторов.
Я представляю себе, как там, на пожаре, который сейчас все называют просто «он», воюют люди. Сенька тоже говорил о «нем»: как «его» поджимают, оттесняют, не дают «ему» воли. И я воюю вместе со всеми.
Мы создаем линию обороны. Наш враг — огонь, бушующий где-то на далеких подступах, — не должен пройти через нашу просеку, через канаву, которую роет Витька. Лесной массив, лежащий по другую сторону линии обороны, деревни, дома, сараи, сады должны остаться целыми и невредимыми.
17. В ЮXИНЕ
Наш маленький отряд в составе всей армии уже часа четыре сражается с лесным пожаром, рвущимся в наступление на широком фронте. Я удивляюсь упорству моих товарищей. Посидев на сваленном дереве минут десять — пятнадцать, они снова берутся за пилу. А у меня руки, кажется, отвалятся от усталости.
Побаливает голова, и хочется есть. Но это невозможно. Не могу же я бросить двоих товарищей и пуститься на поиски корзины с ватрушками бабки Аграфены! Да и где сейчас искать деда Никанора? Я продолжаю свою однообразную работу. Втыкаю багор в ствол дерева, наваливаюсь на шест. Я жду, пока дерево не упадет на землю. Теперь я не кричу «бойся», если нет никого поблизости, пользуюсь этим сигналом в случае действительной необходимости.
Начинает смеркаться. Я так голоден, что почти готов покинуть товарищей и отправиться на розыски деда Никанора. Но в это время к нам подходит маленькая девочка в белом платке, завязанном узелком под подбородком. Косичка торчит из-под платка золотистым хвостиком, и красная тряпочка, вплетенная в волосы вместо ленты, взлетает при каждом резком повороте ее тонкой, подвижной фигурки.
— Дима, это мамка прислала, — говорит девочка и ставит корзинку рядом с братом, наклонившимся около осины, которую мы валили.
— Отойди, не видишь, что ли! — грубовато прикрикивает брат. — Сейчас кончим, и шабаш…
Девочка ничего не отвечает, поднимает корзинку, отходит и садится на пенек позади меня. Покончив с осиной, Димка зовет сестренку:
— Машутка, давай теперь!
Он опускается на сваленную осину и, приняв корзину из рук девочки, начинает разворачивать тряпку. Я отворачиваюсь, раздумывая, что мне делать. Сейчас, пожалуй, самое время пуститься на поиски деда Никанора. Но я почему-то не в состоянии двинуться. Васька, второй паренек, усаживается на дереве рядом с Димкой, а Машутка отходит и снова устраивается на пеньке, разглядывая меня без всякого смущения.
— Ну чего ты там, Серега, садись, что ли, — зовет меня Димка.
Я не заставил повторять приглашение и опустился рядом с товарищами на осину. Димка достал из корзинки два сложенных вместе ломтя черного душистого хлеба, посыпанных солью, аккуратно разломил их на три равные части, одну подал мне, а другую Ваське. Потом из литровой бутылки налил в кружку молока и протянул мне первому. Хлеб оказался очень вкусным, не говоря уж о молоке. Я не мог оторваться от кружки. Наконец передал пустую кружку Димке и тот налил молока Ваське. И, когда я уже расправился с хлебом, Димка налил себе.
На дороге тарахтел трактор. Машутка стояла чуть в сторонке и глядела на него, широко раскрыв глаза. Была она такая маленькая и тоненькая рядом с этой сильной стальной машиной! И чудно торчала золотистая косичка с вплетенной в нее красной тряпочкой.
— Машутка! — окликнул Димка, а когда сестренка подошла, подал бутылку и сказал: — Сбегай на родничок, воды принеси, заодно кружку вымой…
Девочка быстро исчезла в лесу. Через пятнадцать-двадцать минут она вернулась. Мы напились и возвратились к своему делу. Машутка сунула кружку и бутылку в корзинку, аккуратно сложила тряпицу, накинув ее сверху, и как незаметно появилась, так незаметно исчезла в лесу.
— Далеко идти домой? — спросил я о девочке.
— Нет, версты три, — ответил Димка.
— Не заблудится?
— Машутка-то? — удивился Васька. — Да что ж она, первый раз, что ли, здесь?
Темнело быстро. Землекопы еще кое-как могли продолжать работу, а пилить стало совершенно невозможно, тем более рубить. Там, где трактор светил фарами, продолжалась работа, а там, где света не было, оставалось только сидеть, что мы и делали, и, должен сознаться, не без удовольствия. Но еще большее удовольствие испытал я, да, наверное, и не я один, когда пронеслось в лесу: