— А ты совсем как преподобный монах из пагоды Каменной девы! — рассмеялась Сыонг.
Лицо ее, когда она смеялась, становилось еще красивее, щеки розовели, как персик, а глаза темнели и искрились, словно в них мерцали падающие звезды.
Сыонг украдкой покосилась на Хоа и встретила его пристальный взгляд.
— Ну, чего ты на меня уставился? — она покраснела.
Хоа пробормотал что-то и, смущенно улыбаясь, почесал затылок. Сыонг совершенно не узнавала его. Можно было подумать, что кто-то подменил спокойного и уверенного в себе Хоа, ставившего только что на шоссе мины. Но Сыонг каким-то сердечным чутьем угадала его состояние.
— У тебя на спине рубашка порвалась, — негромко сказала она. — Почему не попросишь кого-нибудь зашить?
— Мама бы зашила, но ее убило бомбой. А я… руки у меня корявые.
Слова эти болью отозвались в ее сердце. Ей стало жаль Хоа, такого одинокого в его маленьком бедном домишке на другом берегу реки. Она вспомнила вдруг своего отца, убитого совсем недавно, — он был такой же добрый, как Хоа, и еще он очень любил маму… Она отвернулась, низко склонив голову, и круглые плечи ее задрожали.
А над рекой опять застыла утренняя тишина. С тех пор как места эти стали бомбить днем и ночью, на реке не жужжали больше моторные лодки и разбегавшиеся от них волны больше не плескались о берег. Хоа слышал только плач Сыонг и тихий шелест пальмовых листьев.
Стиснув зубы, Хоа отбросил ветку, которой чертил что-то на песке, и резким движением встал на ноги. Посмотрев на дорогу, где клубился еще дым, он спустился к реке. Черпая пригоршнями прозрачную воду, умылся и крикнул кому-то:
— Эй, дрозд! Дроздушка!
Из-за пальм, стоявших в воде, показалась небольшая, накрытая тентом лодка, и в человеке, сидевшем на носу, Хоа узнал Хунга, командира своего отряда. Все точно, как сговорились… Уже восемь тридцать — пора возвращаться.
Он вернулся к траншее. Сыонг больше не плакала. Прислонясь спиной к пальме, она, глядя в зеркальце, поправляла прическу и тихонько напевала:
Хоа осторожно приблизился к ней. словно боялся, как бы шум шагов его не спугнул песню. Подождав, пока она допоет до конца, он присел рядом и улыбнулся:
— А ты, оказывается, певица! Да и песня сама хорошая. Жаль, я не знаю слов.
— Ну, беда невелика! Если хочешь, научу…
— Мне пора, Сыонг! — грустно прервал он ее и опять смущенно почесал затылок.
Сыонг сразу помрачнела. Черные бархатные глаза ее растерянно глядели на Хоа.
— Так быстро?
— Да, надо идти…
Он осторожно коснулся ее маленькой руки, и Сыонг не отняла ее.
— Сыонг, я тебя люблю. Очень люблю. Если ты согласна, поедем со мной, будем вместе работать и бороться… Лучше я умру, чем заставлю тебя страдать! — тихо сказал он.
Легким шелестом ветра показались Сыонг эти слова, ласковым и нежным, как шепот пальмовой рощи, сладостным и томным, как таинственное журчание реки в лунную ночь. Нет, она не сможет теперь жить без Хоа.
Так бы и слушала его без конца… Но Хоа замолчал, улыбнулся и снова поскреб затылок. Господи, какой же он робкий, не то что парни, которых она привыкла видеть на ярмарке, — спесивые, как гуси.
Сыонг протянула руку и потрогала пуговицу на воротнике его рубашки, прикрученную сухим волокном ананасового листа. Подняв на него широко раскрытые глаза, ласковые, преданные и чуть затуманенные печалью, она сказала:
— Иди, вам нельзя задерживаться… Я тоже тебя люблю! Я буду тебя ждать… Да?
Хоа улыбнулся, кивнул ей и, подхватив винтовку, сбежал к реке.
Но с того самого утра Хоа не появлялся в Тан-фу, и Сыонг больше его не встречала.
Как-то утром дядюшка Тай, почтальон, встретил Сыонг у ворот.
— Тебе письмо! — улыбнулся он.
Удивленные глаза Сыонг стали совсем круглыми:
— От кого?
Почтальон открыл холщовую сумку, достал письмо и, держа его в руке, поддразнил Сыонг:
— Раз есть письмо, значит кто-то его написал. Сейчас прочитаем адрес, сразу небось вспомнишь. Та-ак: «От кого… Чан Ван Хоа, почтовый ящик 3842-С… Кому… Ле Тхи Сыонг, деревня Тан-куи-тхыонг, волость Тан-фу, уезд Дык-хоа, провинция…» Погоди, погоди, ну чего ты скачешь, как маленькая?
Но Сыонг не дала ему дочитать до конца, выхватила конверт и, не помня себя от радости, отбежала к банановому дереву, что росло неподалеку. Она прижала письмо к сердцу, по лицу ее побежали слезы:
— Хоа, любимый, ты помнишь обо мне! Смотри не забывай! Помнишь, в то утро ты так и не объяснил, что значит: «Лучше я умру, чем заставлю тебя страдать…»
Сыонг бережно вынула письмо из конверта, ей казалось, что, если листок разорвется, Хоа почувствует боль.
«Сыонг, дорогая, — писал Хоа, — у меня было очень мало времени перед уходом в Освободительную армию, и я не успел с тобой проститься. Но я все время думал о тебе. Я очень горжусь тем, что молодость свою посвятил — всю без остатка — служению родине. Вы там, дома, старайтесь вместе с друзьями шире развертывать партизанскую войну, хорошо?
У меня теперь в Ми-тхань-донге не осталось никого — ни семьи, ни близких, всех убили американцы. Но там есть Хунг, мой командир, и наши ребята из отряда. Ты, наверно, побываешь не раз на моем берегу и увидишься с ними. Я уверен, что вы еще лучше наладите обмен боевым опытом и укрепите нашу боевую дружбу.
Я очень тебя люблю и никогда не забуду. Желаю тебе здоровья, мужества и стойкости. Обязательно напиши мне и, если можно, пришли ту песенку: „Мы проводим ребят через реку“ — помнишь, ты пела ее тогда. Чан Ван Хоа».
Кто знает, сколько раз перечитывала Сыонг письмо. Почтальон успел уже обойти деревню и вернуться на почту, а она все сидела на том же месте, задумчиво разглядывая лежавший у нее на коленях листок бумаги, исписанный аккуратными, с наклоном, фиолетовыми строчками.
Она не замечала птиц, клевавших ссыпанный во дворе рис, и не видела, как снова подошел почтальон. Только услыхав покашливание дядюшки Тая, она вздрогнула, подняла голову и смущенно заулыбалась. Но дядюшка Тай уже не улыбался, как раньше. Открыв свою сумку, он шепнул:
— Письмо от Ба. Срочное!
Сыонг сразу поняла: поручение из отряда. Развернув записку, где сказано было: «Как получишь, явись немедленно ко мне», она быстро спрятала в карман письмо Хоа, забежала в дом за винтовкой и вышла со двора. Заглянув по дороге в ворота к соседям, она крикнула:
— Эй, Ман, присмотри за домом, ладно? К вечеру вернется мама, скажешь, что я ушла на задание. Пусть не ждет меня ужинать…
Противник собрался провести карательную операцию в деревне, где раньше жил Хоа. Этой ночью Сыонг должна была переправиться через реку, передать письмо командиру отряда и обсудить план совместных действий.
Ночь была безлунной. Небо казалось совершенно черным. Вода в реке Вам-ко-донг поднялась высоко, сильный ветер гнал по ней волны, и они гулко ударяли в борт лодки. Сыонг, осторожно загребая веслом, внимательно вглядывалась в темноту.