Я о газете. А газету ту командир наш спрятал. «Сохранять, - говорит, - буду, потому, - говорит, - исторический документ. Немцев, - говорит, - расколотим и газету эту в самый что ни на есть важный музей повесим. Пусть, - говорит, - потомки дивуются, какие у нас во время войны газеты были».
- Ну, и где ж она?
- Вот где - это сейчас вопрос. Хранил её наш командир, можно сказать, как зеницу ока, газету эту, потому, он, командир-то наш, был до войны партийным секретарём и в таких делах, что к чему, понимал. Однако раз прислал к нему из соседнего района командир отряда своего разведчика. «Давай, - пишет, - газету нам. Для тебя это, - пишет, - исторический документ, поскольку, вы, значит, уже освободились, а мы, - пишет, - ещё под немцем, она нам ещё как оружие пригодится». Ну, делать нечего, отдали им эту газету под расписку, и пошла она опять гулять по людям.
- Ну, а теперь где она?
Николай Фёдорович разводит большими узловатыми, оплетёнными верёвками вен руками, трудовыми руками колхозного кузнеца, из пор которых даже тут, в лесу, не отмылись копоть и металлическая гарь.
- Вот и не могу сказать. Потеряли мы её след. Теперь уже и район, где действует тот командир, что у нас газету выпросил, тоже освободился, тоже партизанский край. Меня туда по делам посылали, трофейную пушчонку лечить, ну, заодно командир наказывает: «Газету у них забери, я, - говорит, - её обязан на Большую землю отослать». Спрашиваю: «Где газета, гоните назад». А товарищ Н. ихний говорит: «Спохватились! Да ещё в декабре приходили ко мне ребята из-под самого аж из-под Минска, мы им и отдали».
Николай Фёдорович ухмыляется. Зубы у него белые, крепкие, красивые. Лицо, освещенное улыбкой, сразу молодеет.
- У нас по деревням про эту газету сказки говорить начали. Ей-богу!.. Будто бросили эту газету немцы в огонь - не горит, ножом её резали - не разрезали. Осерчали они, скомкали её, заложили в орудийную гильзу и - бах! И, говорят, будто она, газета-то, от этого не только не пропала, а стало их целый миллиён.
- Брехня, - солидно обрывает Юрка. - Бабьи сказки!
Николай Фёдорович смотрит на сына, маленького, крепкого, задористого.
- А вот и не брехня. Скажешь, плохо мы сейчас с Большой землёй связаны? Мы, дорогой товарищ, теперь и «Правду», и «Известия», и всякие иные газеты, даже почту оттуда каждую неделю получаем. И хоть читаем мы их с опозданием недели на две, однако всё знаем - и как вы там живёте, и что делаете, и как союзнички за Ламаншей себе затылок чешут, и как Красная Армия наступает и бьёт немца по всем фронтам.
Партизан крепко и ласково колотит по плечу сына. Тот пошатывается от этих ударов, но упрямо стоит.
- Что: скажешь, не так? А то - «бабьи сказки»… Их тоже понимать надо, сказки-то, Ерш Ершович.
1942 г.
ЕЕ СЕМЬЯ
В дощатую комнатушку одного из немногих уцелевших в посёлке зданий, где сразу же после изгнания немцев разместил свой кабинет председатель Нелидовского райсовета, мелкими шаркающими шажками вошла маленькая, сутуловатая, не по возрасту подвижная женщина лет шестидесяти. Её пушистые кудри, выбивавшиеся из-под глубоко надвинутого берета, были снежно белы, но глаза, чёрные, большие, ещё красивые, глядели молодо, и живость их странно контрастировала с серебром волос.
На мгновение она изучающе остановила взгляд на усталом лице председателя и потом, точно решив про себя, что это человек стоящий и говорить с ним можно по душам, спросила:
- Вы не бывали в Торопце? Нет. Очень жалко. Если бы вы бывали в Торопце до войны, вы бы, наверное, знали моего мужа. Меня зовут Сара Марковна, Сара Марковна Файнштейн. Я жена Гершеля Файнштейна, лучшего в Торопце мужского портного, и мать трёх сыновей, которые сейчас в Красной Армии и все воюют с немцами. Дай бог всем хорошим людям иметь таких сыновей!
Она села бочком на краешек предложенного ей роскошного кресла, неведомо как попавшего в эту неуютную каморку с тёмными бревенчатыми стенами, и, теребя сухими, точно обтянутыми пергаментом, пальцами бахрому чёрной шали, продолжала:
- Нет, вы, пожалуйста, только не подумайте, что я пришла к вам о чём-нибудь попросить как красноармейская мать. Нет, нет, как можно! Я приехала к вам издалека по делу, по очень важному делу. Вы меня слышите? Я ехала к вам из Торопца трое суток на трясучих грузовиках по этим самым ужасным деревянным дорогам, - чтобы самому Гитлеру по ним до самой смерти кататься! Вы это слышите? Я приехала рассказать вам, какие благородные люди живут в вашем районе… Нет, нет, не беспокойтесь, я вас не задержу… Это касается не только меня. Боже упаси, разве я направилась бы в такой путь, если бы это касалось только меня! Но вы же глава района, вы должны знать, какими достойными людьми вы руководите. Вы знаете колхоз «Будённый», тот самый, что на Торопецком тракте? Знаете? Ну, чего вы молчите, скажите «да» или скажите «нет».