Она разражается смехом, ее груди покачиваются на моей груди.
— Тебе лучше сходить на исповедь в воскресенье.
— К черту церковь. Я хочу провести воскресное утро…
— К черту церковь? Лучше, чтобы мама не слышала, как ты это говоришь.
Хейден задыхается, а я стону от голоса Джинкса позади нас.
— Ты что, блядь, не стучишь? — рычу я.
— Это деловое место, а не то, за которое можно платить по часам, если ты понимаешь, о чем я.
Я собираюсь убить его. И у меня полно оборудования, чтобы вырыть чертову яму, в которую я закопаю его панковскую задницу.
Оторвавшись от Хейден, я поворачиваюсь и без стыда поправляю свой член.
— Чего тебе надо? Разве ты не должен работать?
— Я работаю, придурок. — Он держит стопку табелей учета рабочего времени для бригады газонокосильщиков. — Я не был уверен, что ты все еще хочешь получать их через щель на заднем дворе, теперь, когда Грета уехала.
— О. Точно. — Я поднимаю кепку и провожу рукой по волосам, когда Хейден произносит.
— Я возьму это! — Она обходит меня, чтобы взять листы у Джинкса. Когда та снова поворачивается ко мне, его взгляд падает на ее задницу, а затем стремительно поднимается к моему, и он ухмыляется.
— Ах ты, маленький ублюдок, — бормочу я, и он смеется.
— Итак, я слышал, что ты в городе на некоторое время, — говорит он Хейден. — Я был у твоего соседа и заметил, что твоему газону не помешало, чтобы над ним немного поработали. Хочешь, чтобы я позаботился об этом?
Ее глаза загораются, и она сжимает руки перед ртом, словно молится.
— О, Боже, да! Я собиралась на выходных покосить газонокосилкой, но…
— Я сделаю это, — огрызаюсь я, потому что чертовски хорошо знаю, что она пригласит его выпить чего-нибудь или, может быть, даже пообедать, и мне придется слушать, как он злорадствует по этому поводу, до конца моей гребаной жизни.
Он снова ухмыляется.
— Ты уверен, брат? Я имею в виду, ты вроде как занят, и, будем честны, мы оба знаем, что я лучше тебя умею подстригать живые изгороди.
— У меня нет живых изгородей, — говорит Хейден, и ее бровь изгибается в милую морщинку.
— Не такие живые изгороди, детка.
— О… О!
Джинкс снова смеется, подмигивая Хейден.
— Если он не справится, у тебя есть мой номер.
Не справится? Какого хрена.
Он крутится на каблуках своих ботинок и уходит, прежде чем остальная часть его заявления успевает прозвучать.
— У тебя есть его номер?
— Да. Он дал мне его на вечеринке у Джетта.
— Зачем?
— Не знаю. На случай, если мне что-то понадобится, наверное.
Похоронить его в траншее или привязать бетонные блоки к его ботинкам и бросить в чан с гидравлическим маслом?
— Сделай одолжение, удали его.
Она хмурится.
— Но что, если мне действительно что-нибудь понадобится?
Я хватаю ее за руку и тяну вперед с такой силой, что она со вздохом ударяется об меня.
— Я уверен, что у меня есть все, что тебе может понадобиться, прямо здесь.
Ее щеки розовеют, а губы раздвигаются в придыхании:
— О.
— Ага. И я приглашаю тебя сегодня на ужин. Поскольку технически это мой выходной, я заберу Джетта от родителей, и мы заедем за тобой в шесть.
— Хорошо. Что мне надеть?
— Все, в чем ты чувствуешь себя красивее всего, городская девчонка.
ХЕЙДЕН
Джесси подъезжает ровно в шесть, оставляя Джетта в грузовике, когда он подходит к двери.
— Тебе не нужно было заходить, — говорю я, вдевая серьгу, когда он заходит внутрь. Но один взгляд на него, и я рада, что он это сделал.
Он одет в темные выстиранные джинсы, облегающую черную футболку, ботинки с квадратными мысами, возможно, ковбойские, но трудно сказать, и идеально сидящую черную шапочку.
Короче говоря, он выглядит как ожившая фантазия о деревенском парне, и я очень, очень рада, что решила надеть это кокетливое летнее платье.
— Срань господня, — говорит он, насвистывая себе под нос и притягивая меня к себе. — Планы изменились, мы остаемся дома.
Я смеюсь, когда он крадет поцелуй и щедро щупает мою задницу.
— Ты и сам неплохо выглядишь, парень из братства. Как это возможно, что ты все еще холост?
— Я не одинок, — хрипит он, а затем целует меня так, что я уверена, что мне понадобится новая помада. — Я давно отдал свое сердце красивой городской девчонке.
В моем животе кружатся бабочки, а щеки заливает жар.