— Грязный коп!
Я прислонился к решетке. Дуайт сидел на койке, стиснув кулаки.
— Ты так говоришь, будто это я тебя засадил.
— Целых пять лет! Все можно было устроить.
— Каким образом?
— Один из ваших патрульных мог заявить, что видел; как она остановила машину на полпути домой, вышла, споткнулась и ударилась головой.
— Еще бы! Мы всегда так делаем для друзей.
— Почему Кермер мне не помог? Двое из тех ребят, которые играли со мной, работают на него. Я говорил Джеффу, что нужно сделать. Они должны были изменить показания на суде и заявить, что Милдред ударилась головой, когда упала на пол, вылив на меня свою выпивку, что она с самого начала вела себя странно, что ее лицо было распухшим, когда она уже вошла, а я просто несколько раз шлепнул ее, чтобы поскорее выпроводить. Неужели это так трудно?
— И он согласился?
— Он подмигнул и сказал, чтобы я не волновался. Но когда его ребята рассказали все как было, я понял, что пропал.
— Возможно, Кермер нуждается в Хейнамене больше, чем в тебе, Дуайт.
— Как бы я хотел, чтобы эта грязная, пьяная, губастая шлюха оказалась сейчас здесь! Я бы так с ней разделался, что все происшедшее показалось бы ей удовольствием. Только подумать, целых пять лет!
— Возможно, только три с половиной, если ты будешь вести себя как следует.
— У меня такое чувство, зятек, что я не буду вести себя как следует. — Он устремил на меня странный взгляд, от которого мне стало не по себе. — Я в долгу у тебя, коп. Я в долгу у Кермера, Хейнамена, этого чертова города и ублюдочной системы, из-за которой мое имя треплют все газеты страны. Но я еще попаду сюда снова. А пока желаю тебе приятно провести пять лет с моей сестрой.
— Не болтай чепуху, как глупый мальчишка.
Дуайт посмотрел на свою ручищу и медленно согнул пальцы:
— Я немного пересолил. Бил ее слишком сильно и слишком долго. Нужно было прекратить, когда она обмякла, но я уже вошел в ритм и не мог остановиться. — Он озадаченно наморщил лоб. — Знаешь, я даже не сердился. Это было как игра в мяч — самое главное поймать ритм. — Его голос стал жалобным и пронзительным. — И самое обидное — из-за такой девки, как Милдред! Она ведь гроша ломаного не стоила. Ей было наплевать на себя. Она даже любила, когда ее колотят при всех. Господи, неужели из-за этого можно потерять пять лет?
— Мэг спрашивает, что она может сделать, — сказал я.
Дуайт снова посмотрел на меня:
— А что она собирается делать? Прислать мне ленч для пикника?
— Ты хочешь ее видеть?
— Нет.
— Тебе нужны сигареты или что-нибудь еще?
Дуайт молча уставился в пол. Я подождал немного и вышел. Он так и не поднял головы. Меня и многих других интересовало, сможет ли он приспособиться к Харперсбергу. Мы думали, что вся крутость Дуайта — чисто мускульный рефлекс, что его быстро превратят в жалкого нытика. В этом мире хороших и плохих парней слишком легко веришь в миф о безвольном злодее. Но наши предположения не оправдались.
Глава 5
Мэг позвала меня из кухни, и я отправился на запоздалый ленч с блудным братом. Дуайт облачился в желтый свитер и серые слаксы; его коротко остриженные волосы еще были влажными после душа. Мэг подала в большом количестве те блюда, которые он любил больше всего. Она пыталась поддерживать легкомысленный разговор, но в ее голосе слышалось беспокойство.
Я знал, что ее тревожит, и не знал, как ей помочь. Дело заключалось не только в угрюмом равнодушии Дуайта, но и в том, что в его поведении явственно чувствовался отпечаток лет, проведенных в тюрьме. Полицейская работа учит нас безошибочно подмечать такие вещи. Я могу идти по оживленной улице и сразу определить бывших заключенных, отмотавших большой срок, хотя некоторые из этих людей могут оказаться военными в штатском. Они утрачивают нормальную подвижность и эластичность лицевых мышц; в их взгляде, голосе, жестах ощущается странная сдержанность. Примерно такой же эффект достигается, когда обычного человека в шутку заставляют ходить, сидеть, разговаривать и выпивать, держа на голове книгу.
— Все в порядке? — слишком часто спрашивала Мэг.
— В полном порядке, сестренка, — отвечал Дуайт голосом, в котором слышалось эхо тюремной камеры и прогулочного двора.
Один раз он посмотрел на свой свитер и потянул за него:
— Какой яркий. Он меня все время отвлекает. Я привык к серому цвету.
Я видел, что Дуайт старается есть медленно. Большинство тюремных беспорядков начиналось в столовых, поэтому контроль там был наиболее строгим. В Харперсберге заключенные входят туда гуськом и молча выстраиваются у длинных столов, куда уже подана пища. По свистку надзирателя они садятся и также молча начинают есть. Одни охранники, с дубинками, ходят по помещению, а другие, с огнестрельным оружием, наблюдают с галереи. По второму свистку, через пять минут, заключенные встают, поворачиваются лицом к проходу и выходят, начиная с дальних столов, неся посуду. За дверью они разделяются на четыре ряда для пересчета ножей и вилок. На все про все им отводится девять минут, поэтому бедняги торопятся, давятся своей баландой и постоянно пребывают голодными.