Один из убитых, рыжеусый парень в захлюстанном длиннополом пальто, лежал поперек выбитых грузовых ворот. По-детски приоткрытый рот обнажал полоску белых, испачканных кровью зубов.
— Совсем мальчишка, — проговорил Башлыков, — лет восемнадцать. Паршивое дело, когда отцы дольше своих детей живут… Непорядок в природе.
Иван Михайлович, наверное, опять подумал о своем сыне. Он погиб уже после того, как из Новороссийска ушел последний пароход с белыми. Его убили во время патрулирования, когда вместе с другими красноармейцами он пытался задержать переодетого белогвардейца. Так написал Ивану Михайловичу земляк. Вот сволочь, ведь им же всем гарантировали жизнь!
О массовых расстрелах сдавшихся белых офицеров в Крыму, конечно, никто из нас тогда не знал.
Ремонтировать ворота и двери решили попозже — все были слишком замотаны. Очень хотелось пить. Выход из положения нашел Борис. Единственную имевшуюся фляжку привязали к длинной бечевке и, утяжелив болтом, стали забрасывать в речку. С левого берега ударили несколько выстрелов, но занятие свое мы не прекращали, пока все на напились.
На обломке широкой доски Люба разложила остатки провизии: три вареные картофелины, узелок с солью и горбушку хлеба. Башлыков извлек из полевой сумки луковицу и водрузил ее в центре.
Остальные тоже стали добросовестно шарить в карманах, но съестного больше не оказалось. Коврига хлеба и несколько печеных яиц, подаренные нам на дорогу председателем сельсовета, остались под сиденьем в машине.
— Все, что ли? — бодро крикнул Саня. — Ну, тогда расступись, народ!
Он развязал свой плотно набитый вещмешок и, перевернув его над доской, резко встряхнул.
Посыпались какие-то тряпки, свертки, мешочки. Бряцая, откатился в сторону мятый закопченный котелок.
— Портянки ни к чему, — бормозад Хохленок, запихивая часть вещей обратно, — компас тоже не нужен, а это очень даже пригодится.
Саня торжествующе оглядел нас и хлопнул ладонью по тугому полотняному мешочку.
— Мука, и вот сала немножко. Распоряжайся, Лю-баша!
Неожиданно повисшее молчание заставило Хохленка завертеть головой. Стало так тихо, что до нас донеслись даже отдельные слова, которыми перебрасывались бандиты. Я, удивленный молчанием остальных, кивнул на мешочек.
— Затирухи можно сварить. Я раньше…
— Откуда взял? — тихо спросила Люба.
Гася улыбку, Хохленок растерянно моргнул.
— Обменял.
— У кого?
Тонкий палец нашего любимого боевого секретаря гневно уставился в сторону бруска сала, завернутого в обрывок цветастой тряпки. Хорошее сало. Не толстое, с мясной прожилкой, как раз такое мне больше всего и нравится. Я малодушно сглотнул слюну.
— Кулаки угостили? Мука небось пшеничная?
— Пшеничная, — машинально подтвердил Саня, и, вскочив, торопливо заговорил: — Вы не подумайте, ребята. Я сменял. Муку, значит, на напильник, а сало — за петли дверные и шурупы, — он показал пальцем, какие были шурупы, — от отца остались, а я…
— У кого сменял? — перебил его Башлыков.
— Семья большая, — продолжал объяснять упавшим голосом Хохленок, — мать, двое братишек, сестра… Сестренка болеет. Сердце разрывается на нее глядеть. Ну я и решил… У одного середнячка железяки, значит, на харчи поменял. А к кулакам я и близко не подходил, ей-богу!
Сложив пальцы щепоткой, он понес было их ко лбу, но вовремя опомнился и почесал переносицу.
— Бога вспомнил, — недобро усмехнулась Люба, — а про то, что ты комсомолец, забыл? Поехали выполнять важное задание, а у Василенко на уме, как бы железки повыгоднее сбыть!
— Нехорошо получается, — подал голос Борис, — не по-комсомольски.
— Ты слышал про Булаткина? — спросила Люба, — Он работал у нас в укоме. Мы исключили его из комсомола за то, что он, выехав в село, поужинал и остался ночевать у кулака. И правильно, я считаю, исключили. Его послали политику Советской власти разъяснять, а он у злейших врагов революции пышки с каймаком трескает! В общем, предлагаю, — она рубит маленьким кулачком воздух, — провести открытое комсомольское собрание и принципиально решить вопрос, достоин ли такой, как Василенко, быть в рядах комсомола.
Уничтожающий взгляд в сторону Сани. Тот сидит, съежившись, с красными ушами.
— Он же не хотел, — неуверенно бормочу я, — у него сестренка маленькая болеет, я сам видел. А братишки…