Мы шли к фьорду. Загрохотали вражеские батареи на берегу, но мы находились вне пределов досягаемости, и скоро все стихло. Вместо привычного чая нам выдали самогонки. В девять прозвучал отбой, пора было на боковую. Подняли нас через семь часов, в Чистый четверг, 5 апреля 1849 года. И снова вместо чая выдали самогонки. А на палубе уже стояла бочка с пивом. Можно было пить из нее сколько угодно, и, снявшись с якоря, мы приближались к фьорду в приподнятом настроении.
На провиантское обеспечение флота ее величества жаловаться было грех, сами мы так себя не баловали. Недаром говорили, что в кильватере марстальского корабля никогда не увидишь чайки. У нас ничего не пропадало зря. А тут каждый день, помимо чая и пива, дают столько хлеба, сколько душе угодно, а на обед — фунт свежего мяса или полфунта бекона, горох, кашу или суп, а вечером — четыре порции масла и сверх того рюмочку шнапса. И мы полюбили войну еще прежде, чем нюхнули пороха.
Мы вошли в Эккернфёрдскую бухту. Берег приближался, уже были видны огневые позиции врага. Крестен Хансен наклонился к Эйнару Йенсену и в очередной раз поведал ему, что не переживет сражения.
Я знал это с того самого мгновения, как немцы затребовали таможенную кассу. Сегодня я умру.
— Ничего ты не знал, — отвечал ему Эйнар. — Даже и не догадывался, что сражение выпадет на Чистый четверг.
— Нет, знал я, давно знал. Пришла пора умирать!
— Да заткнись ты! — раздраженно буркнул Эйнар. Он слушал это нытье с того момента, как мы сложили вещмешки и зашнуровали ботинки.
Но Крестена было не остановить; прерывисто дыша, он взял друга за руку:
— Обещай, что доставишь мои пожитки в Марсталь.
— Сам таскай свое тряпье. Хватит уже на меня страх нагонять.
Эйнар бросил на товарища встревоженный взгляд. Крестен был сыном Йокума Хансена, шкипера и смотрителя порта, и ужасно походил на отца, начиная с веснушек и светло-рыжей шевелюры и кончая молчаливым нравом. Мы никогда еще не видели его в таком состоянии.
— Держи-ка, — сказал Эйнар, протягивая ему кружку пива, — глотни как следует, — и поднес ее к губам Крестена.
Тот хлебнул и поперхнулся. И тут глаза у него будто остекленели. Эйнар принялся стучать ему по спине. Крестен судорожно вдохнул, из ноздрей у него брызнуло пиво.
— Ах ты, дурья твоя башка, — засмеялся Эйнар. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ты чуть сам себя жизни не лишил. Немец тебе для этого без надобности.
Но взгляд Крестена по-прежнему ничего не выражал.
— Пришла пора умирать, — повторил он глухим голосом.
— Лично я умирать не собираюсь.
Это в разговор вмешался Малыш Клаусен.
— Точно знаю, потому что и сам видел сон. Иду, понимаете ли, по Мёллевайен, в центр мне надо. По обе стороны военные стоят, ружья на изготовку. И тут раздается окрик: «Иди!» И я пошел. Пули вокруг свистят, но ни одна не попала. Так что меня сегодня не убьют. Это я точно знаю.
Он взглянул на бухту, на весенние зеленеющие поля. В рощице, среди только что распустившихся лип, прятался хутор, крытый соломой. К хутору вела дорога, вдоль которой лежали валуны. У обочины паслась корова. Она повернулась к нам задом и вяло махала хвостом, в счастливом неведении о том, что с моря идет война.
Огневые позиции, располагавшиеся на мысу и видимые по правому борту, были теперь совсем близко. Мы заметили дым еще до того, как услышали грохот, подобный внезапному громовому раскату.
Крестен вздрогнул:
— Время пришло.
На корме «Кристиана Восьмого», по правому борту, мелькнула огневая вспышка. Мы растерянно переглянулись. Неужели в корабль попали?
Новички на войне, мы не знали, к чему может привести прямое попадание. Со стороны линкора не последовало никакой реакции.
— Почему они не отвечают? — спросил Эйнар.
— Еще не закончили разворот, — со знанием дела ответил Клаусен.
Через секунду облако серо-голубого дыма по правому борту «Кристиана Восьмого» возвестило о том, что с корабля дан ответный залп. Битва шла полным ходом. На берегу полыхал огонь, взлетала земля, бегали крошечные человечки. Дул славный восточный ветер, и вскоре пришла очередь «Гефиона» дать бортовой залп. Грянули огромные шестидесятифутовые орудия, весь корабль сотрясся, у нас душа ушла в пятки. Зажав уши, мы закричали, полные ужаса и восторга, потрясенные мощью оружия.