– А вы что предлагаете, товарищ старший лейтенант? – спросил капитан Серегин.
– Я предлагаю распустить отряд, дать людям возможность выйти из окружения в одиночку или мелкими группами. Убежден, что это единственный спасительный путь для нас. Все другие пути неизбежно приведут к гибели людей. Ненужной. Я сказал бы… преступной… Я…
– Заткнись! – гневно прервал его Вакуленчук.
– Позор! – выкрикнул Алиев. – Безобразие!
– Стыдитесь, Петренко! – бросил лейтенант Кирсанов.
Возбуждение было столь велико, что Петренко пошел на попятную.
– Может, я не прав… Я только свое мнение… – пробормотал он. Сел, опустил голову, испуганно думая: "Такие фанатики – трахнут по голове, и дух испустишь!.."
– Мы объединились в отряд не для того, чтобы разбежаться, – решительно заявил Серегин. – Прикажи красноармейцам расходиться, они сочтут нас, мягко выражаясь, ненормальными.
– Государственными преступниками! – уточнил мичман Вакуленчук. – Мы будем драться с врагом днем и ночью до последнего дыхания. А придемся погибнуть, погибнем достойно. За родину. За нашу советскую власть! – И к Петренко могучим басом: – Запомни!..
– Правильно мичман говорит!
– А как же иначе?
Млынский поднял руку. Все замолчали.
– Когда речь идет о выполнении гражданского и военного долга, дискуссии не может быть. Отряд создан для борьбы с фашистами. Кто попытается разлагать его – будет расстрелян по закону военного времени… Перейдем к делу. Товарищ мичман, вы назначаетесь командиром разведывательной группы. Будем называть так ваши два взвода краснофлотцев. А вы, старший лейтенант Петренко, – ответственным за вывоз раненых в безопасное место. Остальным исполнять свои обязанности.
Решение отстранить Петренко от боевых дел майор принял только сейчас, Его все поняли. И Петренко понял, что отныне ему уже не доверяют.
Взглянув на часы, Млынский заключил:
– Сейчас наш долг – разъяснить обстановку бойцам. Ничего не скрывайте. Расскажите все, что есть на самом деле. Пусть каждый боец проникнется ответственностью за свои поступки, а главное – прочувствует свой долг перед родиной. Подъем в пять ноль-ноль. Время есть и для отдыха.
Когда командиры вышли, Млынский поручил Алиеву усилить караул, потребовать от него повышенной бдительности.
– Какая сволочь этот Петренко! – не удержался Алиев.
– Вот и присмотритесь к нему, Хасан Алиевич. Поправить человека надо, пока не поздно… Чуть не забыл! Попросите ко мне Матвея Егоровича.
Как ни много годков деду Матвею, просился он настойчиво в отряд.
Перевязав раненых, Зиночка и Надя перешли в соседнюю маленькую комнатушку. Пили чай. Судачили. Девушки пришлись друг другу по душе и не расставались. Когда встал вопрос: оставаться в деревушке или уходить с отрядом, Надя, не раздумывая, решила уходить. Мать Нади тоже попросилась в отряд.
Девушки увлеченно беседовали, когда в комнату ввалился Петренко.
– Обжираетесь, красотки? Вам, конечно, наплевать на то, что я голоден? Учтите: сейчас майор своей властью назначил меня вашим командиром.
Швырнул пилотку на раскладушку, стоявшую у окна, подсел к столу, развалился.
– Живее!
Зиночка поставила перед Петренко тарелку с картошкой, чашку чая.
– Чем богаты, тем и рады, – сказала она. – Угощайтесь.
– А хлеб?
– Хлеба осталось немного. Берегу для раненых.
– Не жадничай. А ну давай!
Девушки многозначительно переглянулись.
– Уже поздно, – заторопилась Надя. И выскочила за дверь.
Зиночка достала из вещевого мешка неначатую буханку хлеба, которую она берегла про запас, отрезала кусок, молча положила перед Петренко, отошла в сторонку.
Петренко поманил ее пальцем.
– Наша песенка спета, сестричка! Мы – в стальном кольце немцев. Завтра в этом сыром лесу будут лежать наши косточки. Да, да, – продолжал он, видя, что его слова не вызвали у девушки того, чего он хотел, – испуга, страха. – Можешь не сомневаться. Точно говорю. И косточки долго не пролежат. Слопают их голодные волки. Знаешь, сколько их здесь? Тучи!
Трусливо взглянул на окно – не подслушивает ли кто? Подошел к Зиночке, зашептал:
– Из любого положения можно выйти, сестричка. Только не с нашим майором. С ним каши не сваришь.
Зиночку удивили и возмутили слова Петренко, но она не знала, как ей вести себя. Ведь только что он сказал, что Млынский назначил его командиром над ранеными. Значит, теперь и ее командир?
Петренко по-своему понял состояние девушки. Положил руку на пышные волосы, продолжал, оглядываясь на окно:
– Задумалась? То-то же. Хватит чужим умом жить. Нужно и свой иметь.
Зиночку словно током ударило. Она решительно отстранила руку Петренко:
– Не трогайте меня!
– Дурочка, – обнял ее Петренко, – я не могу без тебя, не могу. Я люблю тебя. Слышишь?
"Закричать, позвать на помощь людей, чтобы раз и навсегда покончить с этой унизительной комедией?" – раздумывала Зиночка. И тут же усомнилась: что скажут люди, правильно ли поймут? Сделала отчаянное, усилие и не вырвалась, а скорее скользнула вниз, отскочила в угол, загородилась столом.
– Не подходи, а то кричать буду!
Она впервые обратилась к Петренко на "ты", вложив в это обращение весь свой гнев.
Петренко тяжело дышал.
– Не будь недотрогой. Все равно немцам достанешься.
– Ни тебе, ни немцам!
Петренко переменил тон.
– Пойми, Зиночка, милая, нам нужно принять важное решение. От него зависит наше будущее, наше счастье.
– О каком это решении вы говорите? Я что-то не понимаю вас.
Петренко перегнулся через стол, зашептал:
– Утром немцы начнут сжимать кольцо. Передавят нас как мух. Я умирать не хочу. Не хочу, чтобы умерла и ты. Ты должна жить! Для меня! Слышишь?
Он помолчал, оглянулся.
– Бросим все к черту! Подумаем о себе. Давай попытаемся выйти из окружения вдвоем. Этой же ночью. – Как бы спохватился: – Сейчас же. Через час может быть уже поздно.
И тут Зиночка решила проверить не столько этого человека, ставшего ей противным, сколько себя. Может, не поняла его?
– А если немцы поймают нас?
– Не поймают! – поняв по-своему вопрос, ответил Петренко. – Мы сами придем к ним. Добровольно, Положим конец нашим мытарствам, скотской жизни. В лесу и не заметишь, как одичаешь, превратишься в зверя…
– Предатель! – выдохнула Зиночка.
Откуда взялась ловкость: одним прыжком очутилась у двери, рванула ее и скрылась. Сгоряча не почувствовала, как больно задела бедром за угол стола, не слышала, как загремели на пол чайник, кружка и тарелка. И не знала Зиночка, что за тонкой перегородкой насторожились раненые, встревоженные непонятным шумом.
Встревожился и Петренко, никак не ожидавший, что Зиночка, казавшаяся ему тихой, безвольной, вдруг проявит такую несговорчивость, решительность. Ему представилось, как Зиночка, запыхавшись, кричит Млынскому: "Петренко – предатель!", как уже бегут сюда, достав из кобур пистолеты, и Млынский, и Алиев, и этот Вакуленчук. Он-то знает их суд: раз-два, и к стенке!
Заметил стоявший в углу автомат, занес над собой и с маху ударил по оконной раме. Она разлетелась вдребезги. Выпрыгнул в окно, перелез через низкий заборчик и, боясь оглянуться, скрылся в темном лесу.
Млынский и Алиев заканчивали беседу с дедом Матвеем, когда в комнату вбежала Зиночка. От быстрого бега, от волнения она задыхалась и не могла поначалу ничего сказать: к горлу подступил комок, перекрыл дыхание.
– Что случилось, Зиночка? – тревожно спросил Млынский. – На вас лица нет.
– Петренко – предатель! – задыхаясь, проговорила девушка. – Вот только сейчас, несколько минут назад, он предлагал мне уйти к немцам. Вместе с ним.
– Подлец! – гневно бросил майор. – И к Алиеву: – Немедленно арестуйте!