– Отведите Потешина и Мишутку к Зиночке. Потешину нужна медицинская помощь, а мальчишке – уход и женская ласка.
Млынский еще долго смотрел на дверь, за которой скрылись все трое. Голос Мишутки, так похожий на Володькин, звенел в ушах. "Где же мой Вовка? Что с ним?.."
Даже вздрогнул, когда дверь раскрылась. Торопливо вошел Серегин. Он доложил, что возвратились разведчики, которые по заданию майора выясняли обстановку вокруг лесного городка на глубине примерно пятнадцати километров.
Сведения разведчиков не оставляли сомнений в том, что фронт откатился далеко на восток, что гитлеровцы ведут разведку в лесу, видимо, разыскивая отряд; возможно, что они готовят большую операцию против отряда. Всегда надо предусматривать самое худшее.
Млынский задумался.
Серегин как начальник штаба отряда нанес на карту путь отряда и данные разведчиков о местонахождении немецких частей. Обозначилась беспрерывная линия.
– Выходит, окружены? В мешке? – склонился над картой майор.
– Выходит, так, – вздохнул Серегин. – Как я понимаю, прорваться через линию фронта и соединиться с частями нашей армии мы сейчас не сумеем. Силенок маловато. Нужно обживаться в новой обстановке, привыкать к новым условиям войны.
– Да, будем воевать в тылу противника. Трудно, но мы – на своей земле.
Крупные капли косого дождя забарабанили по стеклам. Млынский приоткрыл окно, но тут же захлопнул. Сильный ветер обдал водяной россыпью, дохнул холодом.
Дождь усиливался. Низко нависло серое, беспросветное небо.
– В такую погоду, – сказал майор, стряхивая с гимнастерки брызги, – немцы за нами гоняться не станут. Они и на войне думают о комфорте. Ну, что же – как минимум, до утра время наше. Будем готовиться к встрече. Кстати, я поручил вам уточнить, сколько у нас боеприпасов?
– И говорить совестно: артиллерийских снарядов всего-навсего по десять на ствол.
– Не повоюешь!
Опять склонился над картой.
– Один выход, капитан, – направить их на ложный след.
– Идея, конечно, хорошая, но отряд – не иголка, Иван Петрович.
– Ложные позиции, отвлекающий маневр… Давайте думать в этом направлении. И уходить в чащобу. Пока не установим связи со штабом армии и не добудем оружия и боеприпасов, о прорыве думать не приходится.
– Значит, партизанская война? – спросил Серегин. – Если местное население поддержит, что-то может и получиться.
– Определенно поддержит.
День угасал. Стремительно, как это бывает в лесу, надвинулась темнота. Млынский зажег керосиновую лампу, посмотрел на часы.
– Через пятнадцать минут соберите командиров. Посоветуемся.
Командиры прибыли точно в назначенное время. Вид их порадовал Млынского: подтянутые, посвежевшие. Только Петренко пришел небритым, ворот гимнастерки растегнут, виден грязный подворотничок, пистолет повис на покосившемся ремне. Как бы демонстративно, прошелся вразвалку на виду у Млынского. Раз, второй. Только тогда опустился на скамейку.
Всем бросилась в глаза нарочитость поступка, поэтому майор, естественно, не мог оставить его без внимания.
– Товарищ старший лейтенант, после совещания приведите себя в порядок, и чтобы никогда больше я не видел вас этакой мокрой курицей.
Командиры дружно рассмеялись.
Петренко наклонился к сидевшему рядом Вакуленчуку.
– Что бритого, что небритого, пуля все равно найдет, – прошипел он.
Мичман толкнул его локтем в бок.
– Помолчал бы!..
Серегин развесил на стене карту с нанесенной оперативной обстановкой. Млынский подошел к карте, окинул ее взглядом и медленно, спокойно сказал:
– Приятного в моих словах будет мало. Я так понимаю: лучше горькую правду выложить, нежели красивую ложь. Наша партия всегда учила нас этому. Мы находимся в окружении врага. Фронт откатился далеко на восток. – Майор провел карандашом по жирной красной линии, обозначавшей линию фронта. – Теперь до него сто, если не больше, километров. По данным нашей разведки, немцы готовят карательную операцию, рассчитанную на уничтожение нашего отряда. Связи с действующей армией мы пока не имеем. Я говорю "пока" потому, что мы не теряем надежды установить ее. Несколько дней назад с таким заданием мы направили надежных разведчиков, но они еще не возвратились, не дали знать о себе. Судя по обстановке, боя нам не избежать, а боеприпасов у нас маловато, продовольствия тоже, а вот раненых – многовато.
– Значит, крышка нам? – сорвалось у Петренко.
– Не распускайте нюни, мальчишка! – резко одернул его мичман Вакуленчук и только тогда сообразил, что нарушил субординацию: старшему по званию замечание сделал, да еще в такой грубой форме.
Майор сделал вид, что не слышал слов мичмана.
Петренко смолчал.
На него недоуменно и осуждающе оглядывались.
Млынский, заметив эти взгляды, радостно подумал: "Этому паршивцу раскол не внести, панике никто не поддастся!" Сейчас майор боялся другого: как бы кто не пустил пулю в лоб Петренко. Вчера, как ему передали, боец Степанов говорил бойцам о Петренко: "Прикончить бы гадину, чтобы воздух не поганила!"
"Да, надо серьезно заняться Петренко, – размышлял Млынский, – разобраться, почему он так панически настроен – из трусости или по какой другой причине, а то и до беды недолго: и отряд может подвести, и сам глупо погибнуть…"
Млынский продолжал:
– Как видите, положение наше серьезное, но не безнадежное. Мы окружены немцами, а немцы оказались в окружении советского народа. И советские люди непременно помогут нам, поделятся продовольствием, пополнят наши ряды, когда это потребуется, выходят наших раненых. А оружие мы отберем у гитлеровцев.
– Правильно!
– Все мы присягали в верности нашей родине, народу. В этот грозный час останемся верными присяге, товарищи!
– Только так!..
– А еще как же?..
Млынский заметил, что промолчал один Петренко, и подумал: "Такой на что угодно может пойти. Но ведь не удалишь его с совещания – формального основания нет…"
Подошел вплотную к командирам. Ровным, уверенным голосом продолжал:
– Возможно, завтра немцы начнут операцию по очистке от красноармейцев и партизан окрестных лесов. Мы должны быть в любую минуту готовы дать отпор. Мне представляется что сейчас все же разумнее избегать стычек с противником. Нужно накапливать силы. Пригодятся для прорыва к своим, а не удастся прорваться – понадобятся для борьбы в тылу врага…
Млынский говорил, а сам невольно наблюдал за Петренко. В отличие от других командиров Петренко слушал безучастно, будто думая о чем-то своем.
Работа в органах государственной безопасности научила Млынского разбираться в людях, определять цену человека не только по его делам, но и по его, казалось бы, случайным словам, по поведению, отношению к товарищам, по многим-многим деталям, которые просто не улавливаются ненаметанным глазом. Как важно контрразведчику знать, на кого можно положиться, на кого нельзя. Вот с таким, как Петренко, он, Млынский, никогда бы не пошел в разведку и другому не посоветовал бы.
Думы о Петренко навели Млынского на мысль: "А что, если схитрить? Для Петренко. Только для него одного. Пусть принимает всерьез". И сказал командирам решительно:
– Мы попытаемся обмануть немца: сделаем небольшой бросок на восток, а затем возвратимся, обойдем стороной поселок и разобьем лагерь в самой чащобе Черного леса. Это в восьми километрах отсюда. Там топи, а немец страшно боится болот.
Млынский уловил, что Петренко притих, насторожился. "Значит, надо было так сказать. Потом признаюсь товарищам, что дурное подумал о Петренко, для него и сочинил лагерь на болоте. Поймут, не осудят".
Минутное молчание нарушил Петренко.
– Товарищ майор, к вам слово имею.
– Пожалуйста, говорите, – разрешил Млынский, возвращаясь к столу.
– Я не знаю, что думают остальные, но лично мне, товарищ майор, ваше предложение кажется утопией. Немцы не такие дураки, чтобы выпустить нас из мешка живыми. Значит, ваш план, рассчитанный на прорыв, извините, авантюра. Сопротивляться в окружении – дважды авантюра. Не надо быть стратегом, чтобы видеть это.