— И не тянет вас в Сталинград, домой?
— Ах! Я уж привыкла, что домой — это на наши копи. Знаете, может, это и хорошо, что я девочкой еще попала сюда, в эти просторы. Здесь появляется какое-то особенное ощущение родной страны. Будто весь мир принадлежит именно тебе. Волга, Сталинград, Москва — это же совсем не так далеко отсюда. Сел и полетел! Зато они отсюда кажутся еще значительнее. И потом: разве не всюду наша родина? Разве не те же чувства волнуют советских людей на берегах Тихого океана или в Карпатах?
— Верно… На океане я, правда, не был, зато в Карпатах я это ясно чувствовал.
Девушка помолчала.
— Сначала я очень тосковала о доме, особенно о Волге. Не могу без воды… Я хорошо плаваю, — похвалилась она, — и уже заранее влюблена в наше будущее море и думаю организовать яхтклуб. Правда, море будет километрах в пятнадцати от нас, но это пустяки. У меня есть велосипед, и у нас, конечно, будут мотоциклы и автомобили.
— И самолеты, — улыбнувшись, прибавил Стахурский.
— И самолеты, — серьезно повторила девушка. — Здесь так чудесно летать, над этими просторами… завтракать на одном конце пустыни и ужинать на другом. — Она засмеялась. — И нет ничего приятнее, чем строить на пустом месте, — там, где ничего не было, воздвигать города. Чувствуешь себя всемогущим хозяином земли. Вы представляете себе?
— Я инженер-строитель.
— Что вы говорите! — обрадовалась девушка. — А я решила стать биологом, селекционером. Правда, неожиданная профессия в песках Голодной степи?
— Почему? — возразил Стахурский. — Если учесть ближайшие перспективы преобразования пустыни в поля и пастбища, эта профессия очень нужна.
И вдруг Стахурский спросил:
— Скажите, вы не знаете случайно картографа геологической экспедиции Марию Шевчук?
— Марию? Ну, конечно. Парторга геологической группы! — глаза ее сверкнули. — Это вы к ней и летите по личному делу?
— К ней, — подтвердил Стахурский.
Он: глядел прямо в глаза девушке, стараясь задержать ее взгляд, чтобы она не посмотрела пристальнее на его лицо: он чувствовал, что румянец заливает ему щеки. Он сердился за это на себя. Эта девушка знает Марию, быть может, только вчера видела ее, — от этого он чувствовал и Марию уже совсем близко. Она уже стояла между ними — вот тут, между их глазами, связанными одним взглядом, стояла живая, ощутимая Мария!
— Меня зовут Валя, — сказала девушка.
— И вы давно ее видели?
Он ждал ответа с внутренним волнением, будто от того, когда Валя видела Марию, зависело решение всей его судьбы.
Но Валя не ответила на его вопрос.
— Вы — Стахурский! — вскричала она. — Комиссар партизанского отряда. Мария столько мне рассказывала о вас! — В глазах Вали светилось радостное волнение.
Стахурский хотел повторить свой вопрос, но Валя не дала ему сказать ни слова.
— Вы — Стахурский, Стахурский! — крикнула она и даже захлопала в ладоши. — Теперь я узнала вас! Пусть же вам, бывшему командиру Марии, будет известно, что вашу Марию все здесь страшно любят. Она такая хорошая, такая веселая, и у нее такая героическая жизнь. У нас тут она единственная партизанка, как бы живая история партизанского движения во время Великой Отечественной войны! Вы думаете, что ее, новичка, только-только приехавшую сюда, так сразу и сделали бы парторгом, если бы не ее героическое партизанское прошлое?
Стахурский краснел все больше и больше. Если любишь, что может быть лучше, чем говорить о человеке, которого ты любишь? Лучше только одно — слушать, как о твоем любимом говорят хорошее.
Валя внезапно прервала себя и грустно вздохнула:
— Ах, вы никогда не поймете, как досадно тому, кто не участвовал в войне!
Стахурский взял Валину руку.
— Не огорчайтесь, Валя. Мы и сейчас бойцы. Надо сделать так, чтобы никто не мог напасть на нас или, напав, свернул себе шею. Мы с вами настоящие солдаты.
Валя пожала ему руку.
— Вы так хорошо сказали, что теперь я… больше себя уважаю.
Они смотрели друг на друга, ощущая и неловкость за проявление своих чувств, и радуясь простоте, которая установилась между ними.
Валя сказала задушевно:
— Вот сразу видно, что вы были на войне. Вы так хорошо понимаете все на свете.