— Спасибо, — сказала Мария. Уголки ее губ задрожали.
Она положила руку на плечо Абдильды, на то плечо, где когда-то и у него была рука, и крепко пожала это плечо. Она не спросила ничего, она поняла и так.
Абдильда тоже ни о чем не спрашивал.
И они пошли. Стахурский и Мария шли по тротуару, Абдильда ехал рядом, у обочины мостовой, словно держал с ними равнение в строю, и глядел прямо перед собой.
Чудесный весенний день стоял вокруг. Синий шатер неба ослепительно сиял, пронизанный солнечным блеском. Тень ветвистых карагачей защищала от зноя. Звонкие арыки журчали с обеих сторон.
На углу Абдильда торжественно сказал:
— Братья славяне, вы идите в парк, к голубому киоску, а я поеду вперед и все приготовлю. Это будет не той, но мы выпьем за ваше здоровье.
Они пожали руки, и Абдильда поехал вперед. Отъехав несколько шагов, он оглянулся и помахал рукой. Мария и Стахурский ответили ему.
Мария и Стахурский остались вдвоем. Вокруг шумела улица, люди проходили мимо или обгоняли их, но они все-таки были только вдвоем. Мария стояла перед Стахурским, опустив глаза, грудь ее порывисто вздымалась. Носком туфли она ковыряла камешек в мягком разогретом асфальте.
— Не порть асфальт, — сказал Стахурский.
Она покраснела и, наконец, подняла глаза.
— Здравствуй! — сказала она.
— Ну, здравствуй! — ответил Стахурский.
А помнишь…
До парка можно было дойти в двадцать минут, но они шли не меньше часа. Им не хотелось спешить, они наконец встретились и сейчас им хотелось побыть вдвоем. Только что им было очень тяжело, а теперь пришло облегчение.
Они шли по асфальтированной мостовой широкой и невероятно длинной улицы — аллеи — без начала и без конца, высокие деревья выстроились по обе стороны улицы двумя нескончаемыми шеренгами. Арыки звонко журчали вдоль тротуаров. Был апрель, и цвел, казалось, весь мир. Через ограды усадеб свисали лиловые кисти густой сирени, над ними высились стройные лозы белого жасмина, а дальше, в глубине садов, розовыми клубами замершего дыма переливались соцветия абрикосов и яблонь…
Они шли рядом — полшага не было между ними, плечи их порой, покачиваясь, соприкасались.
Солнце стояло прямо над головой, но они не чувствовали зноя: отрадная прохлада струилась в долину с далеких вершин Ала-Тау.
Так они дошли до берега Алмаатинки. Не сговариваясь, они остановились на обрыве и стояли над быстрой шумливой рекой, над бурными волнами, — покой, наконец, входил в их смятенные души. И они молчали.
Потом Мария что-то сказала, кивнув головой на пенистый поток. Но за шумом водопада Стахурский не расслышал.
— Что ты сказала?
Она приблизила губы к его уху и прокричала:
— Электростанции! Я говорю: от горного плато до самой степи тут строят каскад малых гидростанций, и ток их будет передаваться по кольцу.
— Здорово!
— Что?
— Я говорю: здорово!
И они оба засмеялись.
Когда они, перейдя через мостик, вышли в парк, их встретили одуряющие ароматы роз. Они шли по дорожке цветника — белые, розовые и красные розы стояли шпалерами с обеих сторон. Мария спросила:
— А помнишь, как мы перешли вброд Тиссу, такую же бурливую в ущельях Карпат? Это уже была граница нашей земли, рубеж, и мы впервые вступили на чужую землю.
— Помню.
Они запомнили это на всю жизнь: родная земля освобождена до последней пяди — и она лежала позади, залитая кровью, в пепелищах и руинах, а впереди был враг — и надо было доконать его и победить. Любовь к пострадавшей отчизне, ненависть к наглому захватчику, вера в справедливость и победу вели тогда бойцов на героические, вдохновенные, небывалые в мире бои.
— А помнишь, как на каком-то альпийском бурливом потоке был наш последний бой и мы закончили войну?
— Помню.
Потом они одержали победу, и впереди была прекрасная мирная, творческая жизнь.
Стахурский улыбнулся и сказал:
— Но потом, после окончания войны и последнего боя, у меня был еще один бой на «ничьей» земле. Помнишь, я тебе рассказывал?
Он умолк и погрузился в свои думы. Умолкла и Мария. На ее просветленное от ярких воспоминаний лицо набежала тень.
— Вот видишь, — сказал Стахурский, помолчав, — был Клейнмихель, был Мунц, а теперь вот появилась и Берта-Леди… Прости, — прервал он себя, — я не хотел возвращаться к этому, это вышло само собой.
Мария бледно улыбнулась.
— Ничего… Ты прав. К этому надо возвращаться постоянно.
Они снова умолкли и некоторое время шли молча. Боль, только что пережитая, но не изжитая еще совсем, снова нахлынула на них. Мария тряхнула головой, точно хотела отогнать грустные мысли.