На следующий день повели его на кладбище. И там, как только он увидел памятник со своей фамилией и фотографией, понял, что вновь все рухнуло, сломалось. Табличку менять запретил, сказав, что если не выяснит, кто там лежит, то пусть будет по-прежнему: недостойно солдату лежать без имени, даже если оно и не его, оскорбительно это.
На кладбище он зачастил: садился на скромную крашеную лавку у ладно сваренной пирамидки с красной звездой, смотрел на себя улыбающегося и пил – то ли за упокой, то ли за здравие. Несколько раз ездил в военкомат, виделся со знакомым полковником, отводил взгляд и просил помочь опознать того парня. Военком хмурился, доставал папиросы и говорил, что сделает все возможное.
Семён с самого возвращения ходил как потерянный, не смотрел ни на кого, иногда даже не здоровался ни с кем из старых знакомых. Каждый день пропадал на кладбище, приносил туда воду и свежий хлеб, ломал его и ел, роняя крошки на могилку. Когда брал с собой водку, то пил, разговаривая с могилкой. Для него уже не было роднее человека, чем этот парень без имени и звания.
Родственники махнули на него рукой, мол, свихнулся, бездельник, сидит у матери на шее, свалился на нашу голову, да еще в плену был. После его мнимых похорон они уже приценивались к их дому, построенному еще при отце, заводили разговор с матерью о завещании, да она все откладывала, что-то чувствовала…
Неожиданно пришло письмо: выполнил свое обещание полковник. Груз «двести» тогда по ошибке отправили не по адресу. Оказалось, что они с тем солдатом из одной части, а родом он из такой же алтайской деревни. И были они двойными тезками, совпадали имя и отчество, а на фамилию нетрезвый прапорщик не обратил внимания. А что до адреса, то много деревень в Алтайском крае созвучны, полным-полно их, Волосяньих да Курлих.
– Поеду на родину к погибшему тезке, – решил Семён, взял свой штурмовой рюкзачок, куда кинул пару рубашек, надел гимнастерку, «афганку» и рано утром отправился на автобус, идущий в районный центр, а с пересадкой – и дальше, до нужной деревни.
Такая же остановка, та же лавка, да и деревня не сильно отличалась, разве только место было поживописней его малой родины. Небольшой пригорок, на котором раскинулась деревня, под пригорком сливалась пара речушек, к ним примыкал ручей. Дома утопали в цвету черемух и яблонь, такого великолепия он не видел давно. Изредка по улице пылила легковушка, ребятня на велосипедах, крича и смеясь, неслась к реке. Чистые лужайки, крашенные в один цвет заборы – сельсовет тут следил за порядком. Ласковое солнце, свежий воздух, наполненный запахом цветов, гул пчел среди ветвей.
Он спросил адрес. Аккуратный двор был чисто подметен, по краю шел цветник, вдоль которого бежала дорожка из старого кирпича. За забором виднелся огород и сараи для скота. Чувствовалась уверенная рука хозяина.
Калитка, сваренная из обрезков труб, тихо подалась на смазанных петлях. Семён вошел, огляделся, нет ли собаки, но было тихо. На краю недавно вымытого крыльца, еще сырого, аккуратными рядками выстроилась обувь, от поношенной до относительно крепкой. Неожиданно калитка, ведущая к постройкам и огороду, открылась и с пучком зелени вбежала девушка с непокорной челкой. Она торопилась, поэтому сразу не приметила Семёна, а когда увидела, резко остановилась, подалась вперед, видимо спутав с кем-то, но тут же замерла. Помолчала, рассматривая его гимнастерку и одинокую медальку, которую он зачем-то повесил перед выездом. Теперь ему было стыдно, он смутился, стянул афганку и хотел поздороваться, но слова застряли в пересохшем горле. Девушка вскинула голову, он увидел серые глаза, веснушки и маленький носик. Губы ее были крепко сжаты; она попыталась что-то сказать, но на глазах выступили слезы, и девушка кинулась в дом.
Из-за незакрытой двери послышался шум, и на порог вышел седой высокий мужчина, а за ним, держась за его рукав, полная женщина с гладко зачесанными волосами.
Мужчина подошел к нему, протянул руку и представился:
– Михаил.
Пожатие сухой большой ладони было крепким, пальцы в мелких трещинах, шершавые. Когда Семён назвал свое имя, девушка, оказавшаяся на крыльце, заплакала, а женщина потянулась к нему и обняла. От неожиданности у него тоже выступили слезы, теперь он снова не мог произнести ни слова, но мужчина прикрикнул на женщин и повел его в палисадник, усадил в уютное резаное деревянное кресло, из рядом стоящего шкафчика достал графин с подкрашенной жидкостью, плеснул в стопки. Они выпили.
После этого мужчина спросил:
– Однополчанин?