Говоря откровенно, никто толком не знал, что именно случилось с Роджером на небольшом зелёном вулканическом острове. Истории ходили одна другой безумнее, их сочиняли и дополняли эффектными деталями, кто во что горазд, переворачивая настолько, что от изначальной версии ничего не оставалось. То рассказывали, что он сиганул в жерло, полное лавы, верхом на гигантской плавучей рыбе, а то – что приручил Кракена, и холодный свет увёл великого пирата не на дно морское, как прочих, а в иной мир, полный неразгаданных загадок и ненаписанных легенд. Порой выдумывали такое, что подобные пассажи казались верхом реалистичности. Кто поприземлённее, выдвигали версию куда проще: потерялся, исследуя запутанную сеть пещер, не смог выйти и остался там, в темноте. Некоторые верили, раскручивая эту теорию, что великий пират набрёл на подземную страну и остаток жизни провёл там, среди очередной тайны, которые так любил. Которой стал сам, шагнув в неизвестный день и час в бессмертие. Ходила, между тем, даже байка о судах-призраках из железа, что бороздят моря без парусов – мол, унесли тёмной холодной ночью то ли в прошлое, то ли в будущее, но в это Мэри никогда не верила и, услышав, могла лишь посмеяться. Стальные корабли? Сказки! Уж такого на свете точно не бывает.
Впрочем, незнание того, куда Роджер делся, являлось лишь звеном длинной цепи вопросов без ответа. Где родился, как выглядел, с кем дружил и кого любил этот окутанный серпантином неведомого человек, не мог выяснить ни один учёный. И оттого не раз приходилось усомниться: а существовал ли он вообще на белом свете? Не плод ли это бурной людской фантазии, не образ ли, порождённый тихим плеском волн, кружкой рома и жизненной надобностью хорошей истории? Историки брызгали слюной, приводя бесчисленные факты в пользу своего заключения, мол, не был, не видели, бумажки о рождении не выдали. А пиратский мир в едином порыве клялся собственными штанами: был. И уж как на самом деле его – или даже её, кто ж теперь знает – звали.… Есть ли в этом важность? Имя штука эфемерная. Цена, чтоб сменить, всего-то три монеты.
Он был, а потом исчез. Неизвестно, как, куда и когда, но память сохранилась на том самом месте. Сохранилась легенда, пойдя по свету, меняясь и украшаясь. Много где Роджер успел оставить свои следы, но именно там, за далёким морем, родилось его наследие, носителем которого стали они все: Мэри, Морган, Рут, Лафит, и многие другие, чьи имена и лица уже размылись потёками под влиянием времени. Они все его, далёкого, призрачного, знали, говорили о нём, будто о друге, что вот-вот войдёт в дверь, ведь только на минутку вышел. Знали – и охраняли клочок пустующей земли, словно дом, в который однажды непременно вернётся хозяин. Словно памятник, вечный и нерушимый. Словно напоминание о долге и чести. О том, что нельзя забыть даже в самом увлекательном приключении.
У людей из морского братства два сердца: одно в груди, подверженное свинцу, болезни и стали – а второе там, в каждой песчинке, уносимой ветром, в каждой чайке, кружащей над берегом, в каждой капельке огненной лавы, дремлющей под слоем тёмного камня, бессмертное и вечное, как сама мечта. И сейчас, впервые за века, в него твёрдой рукой нанесли удар. Вот к чему, оказывается, привело отступление. Привело их – её – решение. Ясно. Понятно.
Мэри встала, аккуратно застелив одеяло, оделась, зашнуровала берцы, завязав шнурки двойным бантиком, чтобы не разматывались, поправила волосы, подошла к столу и с силой толкнула его, опрокидывая ножками вверх вместе с посудой.
Ночную тишину прорезал грохот и звон разбивающихся тарелок, но на этом ничего не закончилось: пинок отправил пустую керосинку в стену. Следом посыпались, теряя по пути крышки, жестяные банки, полетела карандашница, сковородка, мятый с бока обрез, окатило фонтаном полы закопчённое ведро. Она уничтожала вещи с мстительной методичностью, едва видя, что творит, пытаясь избавиться от давящей боли в груди. Стул с размаху вылетел на улицу, цепляя и почти выламывая плетёную подгнившую раму, брызнули во все стороны ракушки из порвавшейся коробки, окончательно развалилась с треском недоломанная аптечка, застрял поперёк оконного проёма живописно запущенный пустой чемодан. Сорвалась с гвоздя маленькая картина, подарок Анны, ударившись об доски и разметав блестящими осколками стекло. Ломать было больше нечего, а огонь внутри продолжал сжигать, руки тряслись, ноги не держали. Бросила, значит, море? Жить хотела? Ну, так теперь, вырвался крик, неизвестно кому адресованный, больше не хочу! Забирай! Надоело!